Крик опять громкий и какой-то болезненно-горький раздался совсем недалеко, точно в шагах десяти-двадцати от юноши. А после послышались сперва резкие, потом глухие выстрелы, три, четыре, пять да опять протяжные стоны, кого-то умирающего. Кажется, кто-то еще выругался по-английски… Или это вжавшемуся в землю Даньке лишь почудилось, так как от страха у него зазвенело в голове, а перед глазами внезапно выплыла серебристая вертикальная поручень маршрутки.
Впрочем, от испытываемого волнения у юноши моментально перестали стучать зубы и даже содрогаться тело, а мурашки замерли, также неподвижно на коже, в единый миг, прекратив собственное движение. Да только впереди, как и вообще кругом, внезапно вновь воцарилась тишина. Всего-навсего продолжал звонить (тут ровно по покойнику) колокол, не смолкший даже во время стрельбы. Зазывая самого Данилу вперед, теперь и уже определенно не столько к центральному зданию этого поселения (до которого осталось метров пятьсот не больше), сколько туда, дальше, пожалуй, что к линии горизонта, где сизо-свинцовые тучи стыкуясь с землей, образовывали черную черту.
Парень лежал неподвижно недолго… Наверное, недолго, так как движение времени ему сейчас стало сложно понять или с чем сравнить. А когда мурашки опять заскользили по коже спины от шеи вниз к пяткам, наполняя все тело не только холодом, но и особой жутковатой влажностью, Данька несмело вскинул голову от земли, а потом и вовсе приподнялся на полусогнутых в локтях руках, уставившись вперед. Уже в следующую секунду к собственному ужасу разглядев лежащих на земле двух людей, точь-в-точь, по одежде схожих с ковбоем, который в него ранее стрелял. Они лежали на груди, как и сам Данила, словно поджав под себя руки, окатив джинсы, клетчатые рубашки, кожаные жилеты, чапы, сапоги и даже слетевшие с голов шляпы с изогнутыми полями потоками кровавой грязи.
Парень чуть-чуть сместил взгляд правее, и, теперь сотрясаясь от страха, увидел немного дальше от неподвижно застывших на земле ковбоев, еще одного человека и явно живого, шевелящего руками, левой ногой и культяпой правой ноги (остатком конечности вплоть до колена). Однако этот вновь увиденный Даней, хоть и лежал на спине, был не столько одет, сколько всего-навсего укутан в какие-то серые, грязные, рваные тряпки, а его вскинутый подбородок, поросший редкой пепельной бородой, немножко покачивался туда-сюда, будто он плакал или сотрясался от боли.
Да только в следующий момент и сам парень нервно вздрогнул от охватившего его напряжения, и, пожалуй, неожиданности. Ибо боковым зрением он увидел возникшую возле одноногого фигуру еще одного мужчины, вроде только выступившего из коричнево-серого тумана, на плечах которого находилась брезентовая, советского образца и цвета хаки, плащ-палатка. Капюшон, накинутый на голову этого человека, скрывал само лицо, а полы плаща были распахнуты, так что наблюдалась вся остальная его одежда: тельняшка, камуфлированного цвета куртка, брюки да черные с укороченными голенищами сапоги. Вещи у него были тоже потертыми, хотя в отличие от ковбоев почти без дырок и более-менее чистые. Данька торопливо качнул в его сторону головой, слегка ее разворачивая. И приметил, что появившийся человек очень высокий, так как полотнище одетой на него плащ-палатки не достают ему до колен, а позади него покачивается, отпущенный ее длинный угол. Но сам взгляд парня все же замер на правой руке того мужчины, так как в ней последний крепко сжимал топор с очень длинным деревянным и гладко отполированным древком, легонечко им покачивая.
Однако он лишь на минуту застыл возле одноногого, наверно, заговорив. Потому как послышался низкий, раскатистый говор (словно сказанный вполголоса), а после, и как-то срыву сойдя с места, направился к ближайшему ковбою, лежащему все также неподвижно на земле. Данила даже не успел ойкнуть, лишь скользнул взглядом за тем скорым перемещением высокого человека, когда тот ровно не останавливаясь, не примериваясь, вскинул вверх топор (ухватив его и второй рукой) так, что он блеснул тонким, острым лезвием и стремительно опустил его вниз на тело ковбоя, издав притом сочный мясистый, плямкающий звук. Удар явственно имел такую силу, что когда лезвие топора вошло в район шеи ковбоя, его голова подобно футбольному мячу отскочила в сторону, а из места раны, прямо-таки, брызнула вверх алая кровь, с белыми кусочками костей, плеснувшись на сапоги неизвестного палача. Само же тело судорожно дернулось вперед-назад, будто до этого момента ковбой был все еще жив.
– Вох! – негромко выдохнул Данила и тотчас прилег на землю, впрочем, продолжая видеть человека с топором. Наблюдая, как он вновь и вновь им взмахивает, плескает струи крови, ошметки костей, костного мозга вверх, стряхивает их вниз с лезвия своего страшного орудия. И то, хорошо, что тела ковбоев юноша не видел, лишь представлял себе, как их кромсают на отдельные части. От испытываемого ужаса и страха за себя Даня крепко сжал меж собой губы и зубы (чтобы не закричать), а погодя и вовсе развернув голову, прижался правой щекой к земле, надеясь, что его не увидели. Да только он не перестал слышать гулкие удары топора, хруст костей и плямканье вытекающей крови, кажется, приглушившие не смолкающее биение колокола.
Парень хоть и видел кровь, порой тоже фонтанирующую, в компьютерных играх, но до этого момента никогда не находился в такой реалии, где не просто были слышны удары, но и ощущался кислый кровавый запах пришедший на смену горечи паленного, дотоль наполняющий воздух.
– Что за хрень? Это не игра, а какая-то жуткая хрень, – чуть слышно протянул Даня, тягостно сотрясаясь и с тем понимая, что лежать тут нельзя, а надо как можно скорее убегать. Да только ноги Даньки, как и руки, оказались какими-то ватно-непослушными, как и окостенела его шея, не в силах развернуть голову. Потому и оставалось ему, лежать неподвижно и надеяться лишь на пухнущий туман, который сокроет его от глаз того безумного палача.
Глава пятая. Жиган
Звуки ударов топора о тела прекратились… А кровавый запах, кажется, стал более насыщенным, заползшим не просто в нос, рот Данилы, но и точно в мозги. Так, что от того, прямо-таки, концентрированного привкуса, парня стала тошнить. И хотя в животе бурчало от голода, приступы рвоты подкатывали прямо к губам спрессованными комками слюней, которые Данька очень тихо (как ему казалось) сплевывал на землю. Юноша все еще продолжал лежать на земле, прижимаясь к ней грудью и щекой, и хотя плотность идущего дождя усиливалась, старался не подавать о себе виду. Надеясь, что если истязания закончились, человек с топором уйдет, и, он тогда сможет убежать. Сейчас Даня даже не думал, куда ему направится. Ибо пребывая в состоянии ужаса леденящего не только кожу лица, но и спины не был в состоянии, что-либо наметить. Напрочь забывая от увиденного и прочувственного, что это все возможно лишь игра… или сон, на крайний случай.
Сейчас почему-то снизилась гулкость звонящего колокола, вроде он сам не просто отодвинулся к линии горизонта, а схоронился за черной чертой, которую создавали в соприкосновении небеса и земля. И хотя продолжал зазывать к себе Данилу, но теперь как-то несмело, порой затихая, и, кажется, лишь чуточку погодя вновь слабо сообщая о своем существовании. Внезапно совсем рядом раздалось негромкое поскрипывание обуви, ровно при изготовлении ей перетянули швы, а после более трескучий хруст подошвы о мельчайшие частицы песка и камешков, покрывающих почву, и уже в следующую минуту над парнем прозвучал высокий и очень звонкий тенор, сказавший: