Путь книг в мою личную библиотеку был разнообразным и по форме, и по мотивам. Так, например, часть книг была подарена мне однокурсниками, чтобы похвалиться и доказать, что они тоже не лыком шиты. Другие книги подарены в знак благодарности за мое участие в научной судьбе авторов. В одном случае я выступал оппонентом на защите диссертации, в другом, когда появилось положение о том, что любую книгу нельзя издать без двух рецензентов, выступал в качестве рецензента. При участии во многих научных конференциях в Новосибирске, Иркутске, Улан-Удэ, Москве по традиции ученые захватывали с собой несколько своих книг. Они дарились знакомым людям, близким по кругу научных интересов, есть книги, подаренные просто из уважения.
И, наконец, о безвозвратных потерях. У некоторых есть такая практика: дает книгу кому-нибудь почитать – записывает в специальный блокнот. У меня такой практики не было. В результате часть нужных книг ко мне в библиотеку не вернулось. Как-то мне очень понадобилась книга Михаила Родзянко «Крушение империи» в издании А. Солженицына. Я всегда говорю, если хотите узнать о главных проблемах в отношениях Запада и России, лучше информации, чем у М. Родзянко, вы не найдете нигде. Мой экземпляр книги из библиотеки «ушел». Я предпринял попытку возвратить эту книгу. Обратился к Сергею Васильевичу (С.В. Гришаев – доктор социологических наук, сын В.В. Гришаева), мы заказали нужную книгу через Интернет. Через какое-то время желанная книга пришла, но издание оказалось неполным, в нем отсутствовали необходимые мне для работы главы.
– Василий Васильевич, ваши студенческие годы пришлись на сталинские «сумерки» и хрущевскую «оттепель»…
– После сталинских «сумерек» как будто включили свет или дали воздуха. Тогда открыли спецхраны. Для студентов-историков это было золотое время! На стипендию тогда можно было спокойно жить. Нам удалось посмотреть весь репертуар Большого театра (только за билетами надо было ночь стоять). Третьяковку мы облазили всю, вплоть до подвальных помещений. Изучили все Подмосковное ожерелье дворянских усадеб.
Кстати, куда поступать, я определил не сразу. Выбирал между физикой и историей. Ведь 1952 году физика была модной. С другой стороны, мой дядя Михаил Федорович ушел добровольцем на войну с третьего курса истфака МГУ и погиб. Я решил его «заместить»: поступить на истфак МГУ.
– Сложно ли было поступить на истфак МГУ?
– Конечно, сложно. Конкурс на истфак всегда был приличным. Для меня поступление в МГУ обернулось почти детективной историей, правда, со счастливым концом. На вступительных экзаменах сдал на «отлично» историю, географию, немецкий язык. В сочинении допустил всего одну ошибку. В черновом и чистовом вариантах значилось: «А.С. Пушкин прЕнадлежит к числу лучших людей из дворян». К содержанию сочинения у экзаменаторов претензий не было, оно было безупречным. Одна буква «е» вместо «и» повлияла на итог письменного экзамена. В экзаменационном листе появилась первая оценка «хорошо». На устном экзамене по русскому языку и литературе добавилась еще одна «четверка». Общий итог – 23 балла. Проходным такой балл был только для абитуриентов, у которых один из родителей погиб на войне. У меня были живы папа и мама. Хороших вестей из Москвы ждали еще два младших брата и три сестры. Конечно, настроение было подавленное, но не паническое. У меня был запасной аэродром – истфак Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского, где на пятом курсе филологического факультета учился младший брат мамы, участник Великой Отечественной войны Митьков Иван Федорович. В случае непоступления в МГУ дядя Ваня пообещал мне содействие при поступлении в СГУ, в том числе финансовую помощь на весь период обучения.
Но желание стать студентом истфака МГУ не ослабевало. В дни раздумий кто-то из аспирантов, проживавших на Стромынке, посоветовал обратиться к ректору МГУ, академику И.Г. Петровскому с просьбой о зачислении в число студентов абитуриента из многодетной семьи колхозников. К тому же он сказал, что у ректора всегда имеется резерв для не прошедших по конкурсу абитуриентов.
Долго не раздумывая, в этот же день я отправился на Манежную площадь, где в центральном корпусе на втором этаже находился кабинет И.Г. Петровского. На ступенях лестничного марша, ведущего на второй этаж, стояли прилично одетые мужчины и женщины. Никто из них не остановил меня, когда я открыл дверь в приемную ректора. Не заметила вторжения и секретарь-машинистка, сосредоточенно печатавшая какой-то текст. Она оглянулась и крикнула: «Молодой человек, вы куда? Нельзя». Но было уже поздно. Жестом руки ректор пригласил войти в кабинет и начал расспрашивать о цели визита. Ректор по-отечески пожурил меня за досадную ошибку, разъяснив ее суть. Мое объяснение вызвало у него улыбку. Далее он попросил рассказать о жизни в деревне, добавив, что в сельской местности он не был лет восемнадцать. Пришлось говорить правду, что крестьян душат налогами, живут в основном за счет подворья, продажи самогона и разворовывания колхозного добра, ремонта и нового строительства изб местными «шабашниками». Кроме того, ректор узнал о том, что работать в деревне фактически бесполезно – за трудодни ничего не платят, а потому тащат все, что под руку попадется: горох, рожь…
Академику особенно запомнился рассказ про деда, который в то время работал председателем ревизионной комиссии в колхозе. За то, что тот был мужиком принципиальным, его дом не раз поджигали. Но мужицкая смекалка всякий раз выручала деда. Стены его дома были слеплены из самана (преимущество этого строительного материала в том, что он не горит), а крыша покрыта соломой. Подожгут дом, прогорит соломенная крыша, а стенам – хоть бы что. Через день дедушка кроет крышу заново.
Возможно, из-за этого рассказа ректор заинтересовался мной, позвонил декану исторического факультета, известному археологу А.В. Арциховскому и попросил изыскать возможность в качестве исключения принять В. Гришаева на факультет. На что был ответ: если бы у абитуриента кто-то из близких родственников погиб на фронте, то его бы обязательно и без проблем приняли. Ответ декана не обрадовал. Надо было уходить, но ректор попросил задержаться, спросив при этом, смогу ли я до 28 августа пожить в Москве. В этот день будет подписан последний приказ ректора о зачислении. Получив отрицательный ответ, Иван Георгиевич продиктовал текст заявления на его имя с просьбой о зачислении на истфак. Затем попросил зайти в деканат истфака и оставить точный домашний адрес. В тот же день я выехал из Москвы домой с утешительной грамотой в кармане – справкой о сдаче вступительных экзаменов с твердым намерением отправиться 28 августа в Саратов.
На проводы в Саратов собрались родственники и соседи. Накрыли стол. Удивлялись, что с такими высокими оценками не удалось поступить в МГУ. Успокаивало, что Саратовский университет тоже хороший вуз. Единственное, что плохо, сложнее добираться до Саратова, с двумя пересадками. И односельчане туда редко ездят. В Москву же ежедневно отправлялся поезд местного значения «Вернадовка – Москва».
В самый разгар застолья почтальон принес долгожданную телеграмму: «Зачислен с проживанием на даче». Содержание телеграммы вызвало радость и удивление. За какие такие заслуги предлагается жить на даче? На следующий день, получив в деканате студенческий билет и адрес дачи, я отправился в дачный поселок Кучино, я не сразу оценил все «прелести» дачной жизни. В комнате площадью примерно 25 квадратных метров размещалось 10 кроватей. Вспомнилась поговорка: «В тесноте да не в обиде». Чуть позже выяснилось, что лекции и семинары начинаются в 9 утра, чтобы не опоздать, надо было в 7.30 быть на станции Кучино, лучше раньше, тогда можно доехать до Курского вокзала не электричкой, а веселым поездом «Петушки – Москва».