– Тех, кто на черной машине приезжал? – уточнил Федор. – На очень грязной и маленькой?
– Ага, – сказал мальчик.
– Тех, кто деньги собирает?
– Ага.
– Они в твоей школе учатся?
– Ага.
– Молодец, мальчик. Превосходно. Может, и как их зовут, знаешь?
– Ага.
– И где живут?
– Ага.
Город стал маленьким и прозрачным, и снова нестрашным. Федор сел на перила, чтобы успокоить ногу, и погладил мальчика.
– А вам зачем? – спросил тот, заплетаясь онемевшим от лизания языком.
– Буду мстить. Они побили меня и вырвали деньги.
– И ногу сломали?
– Нет, ногу я сам.
– Меня они тоже бьют, – признался подросток. – Они почти всех бьют.
– И откуда они такие взялись?
– Сильные, – пожал плечами мальчик.
– Значит, мы станем умные и победим.
– Только вы за меня не мстите, а то мне еще хуже будет. Вы только за себя мстите. Не говорите им про Сережу.
– Это ты Сережа?
– Я.
– Не буду, – сказал Федор и достал бумажку и карандаш. – Нарисуй, как ехать.
Сережа нарисовал корявую схему района и отметил дома бандитов.
– Вот здесь живет Костя, здесь Фома, а здесь Бревно.
– Кто из них кто?
– Костя – толстый, Фома – маленький и синий, а Бревно – самый главный.
– Спасибо, Сережа.
Федор пожал мальчику руку. Она была вялой и ледяной.
– Ты почему на таком холоде мороженое кушаешь?
– Папа купил, – грустно сказал Сережа и нечаянно глянул на пьяниц в конце площади. Они занимали две лавочки, увлеченно спорили и иногда энергично опрокидывали бутылки в поднятые зевы. Черты их лиц растеклись и перемешались, так что все пьяницы были одинаковым. Кое-кто был уже совершенно вопросительным и просто находился в восхищении панорамой. Сережин папа в смещенной набок потной шапке доказывал друзьям остро важную вещь, Сережу пьяно обскальзывая глазами.
– Все понятно, – сказал Федор. – Гуляете. Может, хочешь домой?
– Не надо. Мама просила присмотреть.
– Тогда ладно. Держись. – Федор оставил мальчика судьбе и покостылял назад в рулебокий опель.
Перед глазами отплясывали загробные каракули, тесно уложенные в бумажку. Плясал дом Кости, выбежал на дорогу и плясал дрожащий дом Фомы, дом Бревна тоже плясал, пропадая и возникая, крича кляксой в углу. Федору не терпелось в них попасть и разоблачить подлецов. Надо рассказать всем, подумал он. Надо собраться и нагрянуть к бандитам всем вместе!
Он выжал сцепление, включил передачу и нажал газ. Опель рванул в рынок, и покатил по рядам, разметая покупателей. Подъехал к гремящему роллету Михаила и застыл, хлопая двигателем вхолостую. Михаил испуганно возник перед лобовым стеклом, и Федор приложил к стеклу Сережину карту.
– Я все узнал! – крикнул он сквозь стекло и шум. Михаил наклонился к карте, и по мере вникания в нее недоумение переменилось страхом, а с ним и возмущением.
Он открыл дверь и втиснулся в опель, лепеча и шипя.
– Угомонись! Угомонись, ты слышишь меня? Или мы тебя сами угомоним! Куда ты прешь? Ты же нам только хуже делаешь!
– Я все разузнал! – ликующе выпалил ему Федор. – Надо всем объявить! Они не настоящие! Они – простые школьники!
– Кто сказал?!
– Один мальчик. Учится с ними в одной школе.
– Мальчик? Ты что, серьезно? Какой такой мальчик?!
– Обычный простой мальчик.
– Да кто он? Почему мы должны ему верить?
– А почему не должны?
– Мы же его не знаем! Он мог соврать!
– Подумай сам! Они вымогают сущие нули! Они почти дети! У них маленький, тесный и слишком старый автомобиль. Какая из них мафия? Как это можно считать правдой? Это же неприкрытый обман!
– Не может быть!
– Но почему?
– Просто не может! Я никогда не поверю, что школьники могли так долго вымогать у нас деньги!
– Могли, Михаил. Это очень сильные школьники, ты же сам видел! Их легко перепутать с бандитами.
– Нет.
– Я тоже был трус, пока не узнал правду. Именно трусы их и разоблачат. Главное, всем уяснить, что бандиты не настоящие. Это очень просто – у меня есть адреса и клички.
– Их тоже твой мальчик дал?
– Да.
– Ты не мог бы его показать?
– Он просил его не впутывать, – смущенно ответил Федор.
– Я знал, что ты так ответишь, – жестко сказал Михаил. – Привез какие-то каракули, выдумал мальчика. Отгони, пожалуйста, машину, и не мешай мне работать.
– Да что ты, Михаил?! Это очень серьезно! Как ты можешь?! Это не каракули, смотри! Это карта района. Мы должны, обязаны проверить.
– Я такого района в городе не видел.
– Мы его найдем! Главное не бояться!
Михаил с досадой смотрел на каракули. Что-то ерзало в его скулах, сбрасывая рот на подбородок и двигая брови по шишкам. Он заполнил собой весь воздух, всего Федора, жестоким и вражеским. Распустился, как взрыв, и мрачно смотрел собой большим на Федора.
– Угомонись, Федор. Я очень тебя прошу. Мы не хотим ничего делать. Нам все нравится.
– Даже если это школьники?
– Да!
Михаил окончательно отстранился. Его жестокостью и жутью был накрашен не только салон опеля, но и повысовывавшиеся продавцы, и картофельные жуки на стеклах, и бряцанье музыки, и тихие голоса мыслей Федора. Мир был жуток, мир продавцов и рэкетиров.
– Уезжай, – закончил Михаил. – Оставь нас в мире. Перепродай семена Светлане и уезжай.
Федор надавил колесами на лужу, окатывая Михаила, развернулся возле Светланы и поехал вдоль рядов, просовывая в окно трепечущую карту.
– Они не настоящие! – кричал он. – Они школьники! Я выяснил правду!
Продавцы качали головами, даже не желая смотреть на карту.
– Михаил – бывший военный, и он не взялся, – куда нам!
– Да черт с ним! – надрывался Федор. – С этим бывшим Михаилом! Мы сами! Вместе!
Жалобная музыка бушевала, глуша Федора, и не все могли его услышать.
– Выключите вы это радио! Послушайте меня! – выворачивал он глотку. – У меня нога болит! Поверьте! Я все понял! Вас обманули! Мафии никакой нет! Их всего трое!
Продавцы лишь качали головами, опуская скорбно взоры. Некоторые, наиболее бесстыдные и бездушные, не переставали втихомолку дробить семечки и плевать в воздух скорлупу, которая вспархивала им на грудь и там зацепливались, приклеившись слюной или схватившись уголком за шершавую ткань. Они разбрасывали семечки собакам, а те промахивались и грызли клыками камни. То, что узнал Федор, было бесполезно здесь, на рынке людей со старым терпежом в осыпанной мусором груди.
– Как объяснить!? – катался он по рынку. – Ничего не хотят понимать!
Он-то думал, что победа уже за углом.
– Так и будете терпеть?! – высовывался он из опеля в чей-нибудь павильон.
– Если бы их было хотя бы двое! Трое – это уже большая сила! – отвечали ему, исчезая в зарослях джинсов или пальто.
– А зачем вы мне, – прогневался Федор, – если я и сам есть!
Он наступил больной стопой в педаль и вынесся из рынка, задевая зеркалами зыбкие шатры.
4
Федор искал нужный район и в дороге думал, как провести разоблачение. Каждый сценарий у него шел криво. Вот он приходит, пусть даже с правдой, но один, и его бьют. Приходит и к Бревну, и к Косте, и даже к Фоме – всюду его неизбежно бьют.
Как изменить будущее? Что можно сделать с силой? К кому прибегнуть?
К милиции? К учителям?
Вдруг мимо промчалась букашка, внимательно глядящая на него. Они встретились глазами, и Федор понял, что он тоже букашка, сидящая внутри Федора, где-то между глаз в сердцевине головы. Осознав себя, он понял, до чего же неуютно быть запертым в столь гигантском теле и вынужденно им управлять, глядя на свет через широкое окно. Его маленькой и острой воле стало страшно быть бесконечно неустроенным аморфным хамелеоном, который становится всем, что видит, и пронзительно захотелось вылететь из Федора, чтобы где-нибудь на свободе все-таки стать собой. И тут во второй раз испыталась ложная память, в которой Федор, то ли во сне, то ли наяву, точно так же проезжая в опеле по ослепительным рекам воздуха, дующим в горах извивистого города, выдерживая вдумчивый мушиный взгляд, тоже осознался мушкой в спящем теле, исполински длинном и пустом. В памяти все снова было как в правде, кроме одного элемента, – там Федор точно знал, как поступить с бандитами.