– Ну, Витюха, ты вовремя! – выдохнул с облегчением Лаврик, трясущимися руками поправляя очки. – Спасибо!
– Всегда пожалуйста.
Еще немного поболтали о том о сем да и разошлись.
Уже заходил в подъезд, как позвонила еще одна знакомая девушка Юля П., – как-то познакомились с ней под Новый год в каком-то клубе будучи в полном угаре и там же в туалетной комнате имели мимолетный секс. Потом какое-то время тусовались в одной компании и еще пару раз имели интимную близость. Пригласила к себе, и Ховрин тут же изменил маршрут. Юля была немного старше Ховрина. Ей было уже двадцать лет – совсем недавно исполнилось – отмечали. Или уже двадцать один? Дверь открыла, завернутая в белое махровое полотенце, которое тут же с нее и слетело. Юля была невысокая, худенькая, с маленькой грудью. Лобок у нее был выбрит до узкой темной вертикальной полоски. Она могла бы играть детей в ТЮЗе, но по жизни была уже матерая женщина. Года два жила с каким-то взрослым мужчиной, но вот недавно они расстались, и теперь она искала нового партнера. Ховрин на постоянную связь из-за неопределенного социального статуса никак ей не подходил, но развлечься с ним вполне было можно, снять напряжение для здоровья. С ним было беспроблемно. То, что надо. Он не парил мозг. У нее была своя особенность. Юля почему-то и до и после секса любила обсуждать свои частные дела, видимо, больше было не с кем, и делать это с Ховриным она считала вполне безопасным. Она выговаривалась и при этом принимала решение.
И сейчас, накрытая по пояс одеялом, с маленькой голой грудью, с сигаретой в руке она впаривала Ховрину про какую-то свою чисто женскую проблему, в которой он, естественно, ничего не понимал.
– И что ты по этому поводу думаешь? – пихнула она его, выдернув из дремоты.
– Я-то откуда знаю? Спроси свою подругу Олю. Ну, эту, как ее… – Ховрин пощелкал пальцами. – Савченко, что ли…
Юля махнула рукой:
– Савицкую? Бесполезно – она беременная. Разговаривать с ней ни о чем невозможно. Несет какую-то херню. Такое ощущение, что она вдруг отупела. Нос заложен, рот постоянно открыт. Все об одном талдычит: где кроватку поставить и все такое. Какой-то комод с пеленальным столиком. И еще постоянно про тонус матки. Кому это интересно? Неужели и я такая буду? И курить придется бросить? Меня мама тоже родила в двадцать. И до сих пор они живут с отцом душа в душу, тьфу-тьфу-тьфу. Отец в последний год даже пить бросил – почти не пьет, только пиво, – у него панкреатит, давление, еще недавно и диабет нашли. Курить только не может бросить. Ну, и футбол смотрит – всех уже задолбал. Орет на весь дом. Накупит пива, сядет на диван и уставится в ящик смотреть все подряд. А когда его друзья иногда приходят – тогда вообще атас!
– Аню тогда спроси… Ты мне про нее как-то рассказывала…
– То же самое. Она полгода назад родила. У нее теперь все разговоры сводятся к тому: что Данечка поел, как Данечка посрал. О чем ни начни говорить, все скатывается туда. Скукота. А ведь была когда-то нормальная девчонка. Неужели и я такой буду? – снова спросила она.
– Родишь – будешь! – буркнул Ховрин, у которого неудержимо слипались глаза, а Юлия его постоянно пихала в бок: «Не спи!» Ей хотелось поговорить.
– Ну, не знаю… Это ужасно.
– Такова ваша женская доля.
– Не спи, блин!
Пытка какая-то.
На другой день, когда Ховрин возвращался от Катиного дома к метро, подвалил серьезный парень:
– С тобой хотят поговорить.
Ховрин подошел к машине. Это был большой черный внедорожник «Тахо». Стекло задней двери опустилось. Ствола с глушителем, впрочем, оттуда не высунулось, но там сидел человек во всех отношениях неприятный. Лицо его было словно жеваное.
– Слушай сюда, малой! Жить хочешь? – прохрипело это лицо.
– А вы, дядя, кто? – оторопел Ховрин.
– Дед Пихто! Мне нужно перетереть кое о чем с твоей девчонкой! Всего пару словечков. Чисто по делу. Один на один. Ты просто постой в стороне. Пять минут.
– Скажите, о чем, я ей передам.
И тут этот жеваный человек словно что-то или кого-то вдруг увидел позади Ховрина, отчего изменился в лице, поднял стекло, и машина тут же умчалась. Ховрин обернулся, но ничего особенного не заметил. И парень, что подходил к нему, тоже куда-то делся.
Тут же записал по памяти номер машины. Подумав, позвонил Печерскому:
– Виктор Станиславович, можно с вами посоветоваться?
Поразило Ховрина, что тот звонку вовсе не удивился. Услышав только начало истории, Печерский буквально заорал в трубку:
– Приезжай сейчас же! Театр «Балтийский дом» знаешь? Рядом правее там есть бильярдный клуб «Шарада». Скажешь охраннику, что ты ко мне, и тебя проведут.
Ховрин проехала туда на метро – до «Горьковской», оттуда пешком дошел до клуба. У клуба стояли, по крайней мере, два "рэнж-ровера", большой «мерседес» и еще много других недешевых иномарок. Подошел к охраннику, тот кивнул и незамедлительно повел его в зал. Тут был полумрак, ярко освещались лишь зеленые бильярдные столы. Тусовочный народ еще не собрался, музыка звучала откуда-то из глубины. Там стояли столики. На стене светились мониторы. Показывали какой-то рукопашный бой. Все, глядя на экран, непрерывно трещали фисташками. Какой-то мужчина с тухлым лицом как всунулся носом в кружку пива, так и не вылезал из нее, словно спал.
В полумраке за обычным ресторанным столиком сидел сам господин Печерский. Стол перед ним был засыпан скорлупками от фисташек. Кружка пива была опустошена наполовину.
Бумажку с записанным номером Печерский сразу передал какому-то человеку, который тут же вышел. Потом спросил:
– Опиши его.
– Довольно противный, лицо изъедено рубчиками, будто раньше были прыщи. Бугристая голова. Старый – лет пятьдесят.
Тут появился человек, которому передали записанный номер, что-то прошептал на ухо Печерскому.
– Ага, – сказал тот. – И чего он от тебя хотел?
Сам Печерский представлял собой гору жира, в которую нередко превращаются бывшие спортсмены-тяжеловесы, когда уходят из спорта и перестают тренироваться. У него был складчатый загривок бегемота, выпиравший сзади над воротником. Его, как борова, можно было резать на сало. В голодные годы на Украине его наверняка засолили бы и съели бы. Там любят сало. При этом он был в явно очень дорогом костюме, с галстуком, на котором блеснула золотая заколка.
И вот этот большой солидный человек вдруг придвинулся к Ховрину и с интересом десятиклассника, интересущимся дракой только что произошедшей в школьном туалете, спросил:
– Я вот чего не понял: хули он до тебя-то доебался? – в глазах Печерского блестел искренний интерес.
Ховрин, переминаясь с ноги на ногу, сказал. Чувствовал он себя довольно неприкаянно, уже жалел, что пришел.
Какое-то время Печерский думал, потом понимание и решение возникло в его глазах.
– Любопытно. Очень любопытно....
Он переглянулся с сидевшим рядом мужчиной в костюме, в очках и с галстуком. Тот едва заметно кивнул. И тут Печерский резко изменил поведение: он указал Ховрину на стул напротив:
– Ну, это несколько меняет дело. Садись-ка…
Позвонил куда-то, приложив правую руку с казавшимся крошечным телефоном к мясистому приплющенному уху, ждал ответа, барабаня пальцами левой руки по столу.
– Давайте сходу ко мне! – сказал и положил трубку на стол.
Потом внимательно посмотрел на Ховрина. Глаза у него стали хитрые-прехитрые. И вообще вид у него стал как у Карабаса-Барабаса, вдруг узнавшего от Буратино, что в каморке папы Карло есть таинственная дверца. Ховрин потом думал, что так могло заинтересовать Печерского, но ничего придумать не мог.
Печерский достал из внутренего кармана пиджака сверкающую золотом ручку, написал на бумажке цифры и дал Ховрину: там было два номера мобильных телефонов и два имени: Андрей и Сергей.
– Это братья Гарайсы. Наша гвардия. Если будут наклевываться какие-нибудь разборки, типа этой, сразу звони им, они будут в курсе и если что – помогут… Это теперь будет типа твоя «крыша». Надо будет, забьем стрелку. Ничего не бойся и, главное, не дергайся, тяни время, сразу звони Гарайсам.