– Зачем мучаете меня, люди? – кричал Савл. – Я лишь исполнял свой долг, свою обязанность, порученную мне богом! Вы, богохульники и еретики, покайтесь пока не поздно и примите веру истинную! Смеётесь вы сейчас над богом всемогущим, гордыня переполняет вас, но помните – грозное пришествие Соломона Гросби уже скоро и направит он на вас гнев свой, поднимется против вас всякая тварь божья и ждёт вас погибель вечная и страшная! Сейчас сильны вы, но Соломон обещал, что всякую силу сделает слабостью! Сейчас веселы вы, но Соломон обещал, что скоро омрачит скорбью непреходящей лица ваши! Сейчас мудрыми считаете себя, но посрамит Соломон Гросби мудрость вашу перед немудростью нас животных, ставших людьми! Падут скоро преступления и грехи ваши на головы ваши и на головы детей ваших! Славен вовеки бог мой всемогущий Соло… – и на этой неоконченной фразе осёл Савл замолк навсегда, так как острая сабля шерифа пронзила его сердце.
Народ на площади, а на ней собрался почти весь город, стоял в оцепенении.
Шериф вытер о труп осла кровь с сабли и взмахом руки дал команду отряду полицейских очистить площадь. Труп осла сняли со столба, привязали к лошади полицейского и тот помчался прочь из города, чтобы там, в лесу, оставить тело Савла на съедение диким птицам и зверям.
Толпа молча стала расходиться. Уже не было ни призывов, ни веселья, ни обсуждений. Была какая-то прострация, охватившая каждого человека из этой толпы. Теперь это была уже не толпа, живущая одной эмоцией, порывом, ни о чём не думающая и делающая каждого своего участника бездумным и полностью подчинённым винтиком. Теперь это, казалось бы, монолитное и единое целое раскололось на тысячу осколков, тысячу различных личностей, которые расходились по домам, каждый со своим переживанием, мнением и впечатлением.
Так происходит раскол любого общества, любого государства. Казалось бы, монолитное и несокрушимое, объединённое одной идеей, религией или целью, это общество, ранее не терпевшее никакого инакомыслия, никакого изменения традиций, покорившее многочисленных врагов, вдруг рассыпается под воздействием на умы своих членов какого-нибудь впечатляющего бреда никому ранее неизвестного полоумного мученика.
С этого момента город Гринвилл стал уже не тем тихим провинциальным городком, каким он был раньше. Раньше в нём жили добрые и праведные прихожане, которые готовы были с «чистой совестью» распять любого, кто осмелился бы подвергнуть их устоявшиеся ценности сомнению. Эта «чистая совесть» осталась бы и сейчас с ними, если бы к столбу вниз головой был привязан, например, какой-нибудь беглый раб Евкл или даже начитавшийся умных книжек еретик-горожанин. Всё это было бы очень обыденно и справедливо. Вопли этой жертвы и призывы её к состраданию никого бы не тронули за душу.
Но в данный момент произошло необъяснимое чудо. Во-первых, это был не человек, а осёл. Во-вторых, он говорил и мыслил так же, как и каждый из собравшихся на площади горожан. И, в-третьих, он не просил о пощаде, а обличал, запугивал, проклинал, и, что самое неприятное, делал их чистую совесть не совсем таковой. Он создал чувство вины у всех этих людей. А вместе с этим чувством возникло и чувство страха.
Угрызения совести учат только одному – «грызть» других. В человеческой голове неизбежно, при этих угрызениях совести, срабатывает инстинкт самосохранения, который воплощается в вопрос: «кто виноват?».
Придя после экзекуции осла к себе домой, каждый добропорядочный гражданин Гринвилла, чувствовал себя «не в своей тарелке». Жалость к этому ослу, суеверный страх после его последней проповеди, на которой осёл превзошёл самого себя и своим поведением напоминал поведение на казни самых почитаемых человеческих мучеников, вносили хаос в смиренный и упорядоченный рассудок каждого горожанина. Чувство вины переполняло город.
Наутро к мэру поступило обращение, чтобы на месте казни осла воздвигнуть небольшую часовню имени осла-великомученика. Раздались требования найти труп осла и предать его захоронению как человека, с соблюдением всех обрядов и почестей, воздаваемых святым мученикам. Требовали покарать шерифа, за жестокость к невинному волшебному и божественному ослу.
Мэр, которого самого потрясли произошедшие события, незамедлительно вызвал к себе шерифа и между ними состоялся очень непростой разговор.
– Почему вы приняли такие важные решения самостоятельно, без консультации с действующей властью? – грозно начал мэр. – Кто дал вам право устраивать публичные казни без соответствующего на то распоряжения мэрии и, тем более, без постановления городского суда? Вы видите, к чему привели ваши самонадеянные и скоропалительные решения? Город расколот на различные секты, смута и крамола бередят головы достопочтенных и благонамеренных граждан! Вы будете отвечать за всё это!
– А что бы вы посоветовали мне делать, уважаемый господин мэр?.. И кого надо было выводить на суд человеческий? Осла?.. Над нами смеялась бы вся страна! Да, что там страна – хохотал бы весь мир! И вы, и я стали бы всеобщим посмешищем! Но мы-то с вами ладно!.. Мы – маленькие люди, несущие свою службу ради правды и справедливости. Но мы этим действием посягнули бы на устои государственной власти! Мы бы подорвали авторитет всей судебной системы! Наш городской суд стал бы посмешищем, так как явился бы первым в мире судом, который проводит судебный процесс… над ослом!
– Заметьте шериф, что суд этот был бы не над простым ослом, а над ослом разумным и говорящим! Этот осёл нёс очень опасную, подрывающую устои крамолу, какую говорит не каждый начитанный еретик! У еретика всё слишком сложно для благоверных граждан! А здесь проповедь от сердца! От простоты! И это более ранит сердце и разум обывателя, чем заумные речи учёного мудреца. А суд должен был бы установить – кто стоит за этим ослом. Так что я не вижу здесь причины для того, чтобы быть посмешищем этому суду, который разбирает столь необычное и поэтому важнейшее дело. Тем более, вы видели, какие волнения стали происходить после первой проповеди этого заколдованного осла!
Я слышал, что осёл всё время ссылался на имена Соломона Гросби и Стива Хопкинса. Город стал молиться этому Соломону. Если честно, то он мне никогда не нравился! Тёмная личность! Вы могли бы пойти изначально по этому пути, а не пытаться решить эту непростую проблему очень простым способом, выставив говорящего, всё ещё живого после пыток осла, на всеобщее обозрение.
– Если честно, господин мэр, я был уверен, что осёл сдох на допросе! Естественно, знай, что эта тварь жива, я бы не выставил её на площади!
– Вы очень много думаете, шериф! А это не входит в ваши обязанности! От ваших раздумий происходят вот такие последствия! Напоминаю, что в ваши обязанности входит поддержание правопорядка во вверенном вам городе, а не принятие решений, которые затрагивают политическую и, тем более, религиозную жизнь государства! После того как вы арестовали этого осла, вы должны были, в первую очередь, известить об этом меня, а потом уже, после консультаций, проводить свои дурацкие расследования и допросы. Если бы осёл сдох на этих допросах, то ваши действия имели бы успех, и вы были бы удостоены заслуженной награды за свои действия. И я заодно. Но этот осёл, почему-то оказался на центральной площади нашего города живым, и пошатнул уверенность благопристойных граждан в правильности существующих порядков, устоев, традиций и веры.
Поэтому я умываю руки и не беру на себя ответственность за произошедшее. Более того, я даю вам сутки на то, чтобы навести в городе порядок и восстановить в головах горожан былую уверенность в незыблемости традиций, веры и власти. Мне нужен «козёл отпущения» на голову которого я смогу возложить все грехи и преступления этого города, и если вы, уважаемый шериф, не найдёте мне для этого подходящей кандидатуры, то этим «козлом» я сделаю вас. Вы поняли меня, шериф?