Просчетом того, какое количество систем, конгломератов, видов и прочее составляет ту или иную ситуацию, занимается специальная наука – людология, вкратце мы еще коснемся этого вопроса, в настоящее время вернемся к христианству.
Итак, первой парадигмой бытия христианства было бытие в возможности, носителем которого в мире людей был Христос. Откровения Господа постепенно вытеснили из сознания Иешуа мотивы обычного поведения, они свели его социальную активность в миру к движущей причине парадигмы собственности судьбы в целом. Целевой причиной было Евангелие, формальная причина во времени была представлена биологической жизнью Христа, предметной стороной энтелехии (пространство с его содержанием), материальной причиной на данном этапе (с учетом понимания транзакции к любому человеку) – слово, то, что являлось источником для познания. Цикл жизни, все те парадигмы, в которых участвовал Иешуа, были таким образом весьма упрощены и не сообщались с бытием в возможности, которое представляло ценность для других людей (деньги, власть, наслаждение женщинами и прочее). Иешуа, в конце концов, стал сам материальной причиной, проводником, посланником, представителем и не более. Все в нем было подчинено одному – донести слово Бога. Вверив себя только Господу, освободившись от всего, что могло затормозить его, Иешуа сталкивается с проблемой коммуницирования с людьми. Известно, что пророки (в частности Мухамед) не имели возможности записывать, надиктовывать свои откровения. Это связано не с физическими недостатками, безграмотностью и прочее. Скорее всего, дело в том, что и сейчас письмо, как таковое, является отдельной активной парадигмой бытия. В самом акте написания слова просматривается тысячелетняя история реализации в едином месте, в одном и том же временном континууме общественного наследия, отработанного миллионами жизней до тебя (правила грамматики до сих пор не вызывают сомнения у любого, неправильное произношение подлежит автоматической коррекции и так далее). Иными словами, письменное слово несет в себе стандартные общественные поведенческие и мыслительные стереотипы, преодолеть которые весьма сложно, когда описываешь то, что не связано с опытностью сотен поколений до тебя (пользователя письменного языка до тебя и твои современники). Именно поэтому, чем выше индивидуальность, как субъекта написания, так и объекта, о котором идет речь, тем сильнее коррозия письма, то, что в последующем может быть названо авторским стилем изложения. Автор пытается как бы выбежать за рамки слова, сформировав в тексте некоторую тягучесть ритмов и задержек смыслов, формируя свою ритмику написания, чтения, а, в конечном счете, и восприятия. Это тоже неосознанно игровые техники для самого автора, которые он от себя не отделяет, но они вполне узнаваемы читателями, которые их связывают с индивидуальностью стиля. Другие избегают напряжения столетий путем надиктовывания своих мыслей, что, по общему мнению, является более легким способом изложения, но, вместе с тем, записанный таким образом текст страдает ущербностью, трансформируется в систему распоряжений (так появляется бюрократический язык власти, рождается право- текст как форма записи распоряжений правителя, адресованный тем, кто изъят из непосредственного времени и места самого распоряжения). Текст никогда не заменяет личного общения, тем более обставленного определенным образом (нагляднее всего это видится в суде присяжных, так, например, речь защиты напечатанная, розданная присяжным и прочитанная защитником вполне может погубить даже очевидно невиновного, но вдохновенно сказанные слова, которые запустят в мышлении присяжного необратимые процессы сомнения, могут спасти самого закоренелого преступника). Текстуальные проповеди были невозможны для Иешуа, как мы уже отмечали ранее, и в силу исторических реалий того времени (ограниченность доступа к чтению широких масс и прочее). Само по себе состояние откровения, когда, с одной стороны, ты весь такой плотский и предельно конкретный, а с другой стороны то, что невозможно объять мыслью, но что вполне осязаемо тобою мышлением, создает такую разницу давления между бытием в возможности и бытием в действительности, что стремительность перехода не дает возможности поддерживать ее скорость в рамках написания, а иногда и в рамках понимания того, что говоришь. Это достаточно часто наблюдается у людей. Наиболее подходящее сравнение для состояния откровения – холодная ярость. То есть, накал такой же, как у разъяренного человека, которому из оружия доступно только слово, но при этом отсутствует выход эмоции. Наоборот, каждое слово не облегчает состояние (выговориться), а, наоборот, усиливает глубину состояния без причинно-следственной связи (источник «ярости» постоянен, находится всегда в области досягаемости воли индивидуума). С учетом разницы по бытию в возможности и в действительности (инструментарий слова непригоден даже для выражения любви, не говоря уже о Боге, хотя христианство опять же очень тонко уловило это, связав любовь с областью чувствования, которая не поддается рациональной идентификации) остро встает вопрос терминологии. Более того, до тех пор, пока область мысли опосредует вопросы повседневной материальной жизнедеятельности (без учета внутренних переживаний субъектов), вопрос терминологии не возникает вовсе. Но, как только мысль человека попадает в области, которые никак не увязаны с повседневностью и с эмпирическими возможностями рядового субъекта, возникает вопрос о терминологии, как о способе передачи вновь получаемого бытия в возможности. Таково становление науки. Например, именно тогда, когда наука достигла в области технических возможностей предельности невооруженного чувственного познания, появилась необходимость в создании мета-языка науки, обладающего собственностью значений.
Очевидно, что Иешуа не мог найти научных соратников и, тем более, воспроизвести общественно-когнитивную форму познания, те термины, которые бы он вводил в оборот, умерли бы вместе с ним, ибо термины живут только в области науки в том виде, как мы ее знаем последние 400 лет (человек изъясняющийся в повседневности, скажем в постели, научными терминами – персонаж анекдотов). Единственным способом корреспонденции добытого бытия в возможности являлось личное общение. Но каким образом общаться так, чтобы избежать споров, как превратить известную тебе истину в откровение, в аксиому? Современность, да и история, изобилует примерами, когда «избранники божии» создавали вокруг себя секты, группы и прочее, насыщая умы своих умственно-отсталых последователей такой ересью, что это зачастую приводило к летальному исходу или неприличным извращениям, о которых и поминать-то не хочется. Все эти опыты группирования вокруг себя общественных животных не приводили к созданию социальной системы, которая бы свое Единобытие распространила на половину мира. В чем секрет?
Все в тех игровых элементах следует четко помнить при исследовании закон энтелехии, согласно которому, чем выше уровень алеантности перехода (игровая эмоциональная напряженность), тем неизменнее вид передаваемого, реализовываемого бытия в возможности в область материальной причины. Если же игровые действия отсутствуют полностью, то при одном субъекте реализации – это навык (при множественности субъектов для стороннего наблюдателя такие субъекты могут вообще не учитываться, даже с точки зрения движущей причины, а быть всего лишь предметной стороной энтелехии, оружием, вещами). Наивысшая форма алеантности в любой деятельности бывает лишь тогда, когда субъект, обладающий полнотой бытия в возможности действия, совершает его впервые. Это легко уяснить себе на примере первой половой любви. Если субъект не знает о сексе (в силу малолетнего возраста, например), то и сам половой акт не будет сопровождаться для него каким-либо, связанным с ним, волнением (в случае отсутствия, конечно, непосредственного насилия), пройдет незамеченным событием. Напротив же, когда субъект уже мечтает о сексе, преисполнен его бытием в возможности, то первый половой акт, сам его факт представляет для него высшую эмоциональную степень, а при определенной технике исполнения – наивысшую. Со всеми остальными областями человеческой деятельности – то же самое, при том условии, что наступление того или иного события завязано на действия, совершаемые субъектом (это и позволило в свое время Зигмунду Фрейду допустить в качестве достаточного основания для универсального суждения о мире сексуальное влечение индивидуумов друг к другу). Схема усиливается многократно, если мы говорим не о первом случае, а о первом и последнем случае для субъекта при тех же исходных данных (наполнен в достаточной степени бытием в возможности, желает наступления события). И приобретает мультипликационный эффект усиления, если предположить, что это первый и последний раз в жизни не только конкретно этого субъекта (сравните с идеей смерти в жизни человека), но для всех остальных, ныне живущих, тоже первый и последний раз. Здесь уже формируется понятие избранности. Если же все это усилить тем, что эта парадигма бытия исключает субъекта не только для ныне живущих, но и для всех тех, кто жил ранее, и будет жить потом, то эффект реализации становится абсолютным, приобретая уникальность и исключительность высшей степени, усиливая тем самым энтелехию любого процесса до предела в части эмоционального накала.