– Ростислав Андреевич все-таки наш человек был. Пусть покоится с миром. Он великий философ, кто бы что ни говорил. – Мальчишки разом произнесли эту речь, дополняя друг друга.
– Спасибо, – тихо сказала я, – спасибо, что здесь сегодня те, кто любил дедушку. Любите своих родных, они так внезапно уходят.
Я закрыла лицо руками и тихо заплакала. Люди постепенно стали расходиться, слезы переставали литься, и меня одолел сон.
На следующий день Анастасия Ивановна попросила, чтобы я посидела в доме с ее мамой, а она на пару часов должна была сходить на работу. Я сидела на скамейке во дворе. Олег, Руслан и Женя подошли ко мне и сели с разных сторон.
– Малыш, ты как? – неловко спросил Женя.
– Нормально, Женя, – солгала я.
Он вздохнул, а остальные не знали, что еще мне можно сказать. Руслан потрогал мои руки.
– Снежинка, ты сама скоро в снеговика превратишься, может, в дом пойдем?
Я отрицательно помотала головой. На мне было черное платье, голова все еще была повязана черной косынкой, и куталась я в дедову телогрейку.
– Я такой дурой была, – вдруг сказала я. – Моя мать права, когда говорила, что я свинья неблагодарная, что лучше бы не рождалась.
– Так, – Олег вскочил на ноги, – прекрати сопли разводить. Не говори глупостей! У тебя есть мы, есть Анастасия Ивановна и многие другие, настоящие и искренние люди. Ты подумай. Как ты им нужна!
Подняла глаза на Олега, но посмотрела за его спину. Он тоже обернулся, как бы отгораживая меня от пришедших. Демонстративно отбросив калитку в сторону, пожаловали Гапа в сопровождении участкового и какой-то женщины – эдакая толстая тетка, выкрашенная в черный цвет, с густо намазанными яркой помадой губами, в очках с крупными стеклами.
– Горькая Снежана Дмитриевна? – спросила мартышка в очках.
– А что вам нужно? – вступился Руслан.
– Ти не заважай, Філіпов, – Агафка отодвинула его в сторону, – тут правоохоронні органи і опікунська рада. Вам тут робить нема чого.
– То вам тут «рабить нема чо» – перекривил ее Руслан. – Это в вашем любезном лице все инстанции? Пока вижу нашего перепуганного подхалимщика-участкового, великую учительшу, которую к школе за километр подпускать нельзя, и тетку в очках.
– Я попрошу, молодой человек, – встряла «тетка в очках», – попридержите язык.
– Значит так, – участковый переминался с ноги на ногу, – Ростислав Андреевич получил это жилье временно, так что теперь его нужно бы освободить.
– Да что вы делаете?! – мальчишки вместе закричали на участкового Трофима. – Куда ее?
Она ребенок. Какое право вы имеете?! Это Ростислава Андреича жилье!
– Що ви взагалі знаєте? Аби не ваші батьки, вас би вже давно в колонії навчили дисципліни.
Це моя земля! – Гапа помахала перед нашими лицами какими-то бумагами. – Понаприїжджали тут, ти бач! Ну, то виправимо… – она обратилась к очкастой мартышке. – Ви б забрали її в якусь колонію. Вона, до речі, під слідством була.
– Да? – очкаричка уставилась на слабохарактерного участкового.
– Ну, не то чтобы, но там история…
– Понятно! – заключила очкастая гадина, прервав блеяния «бравого стража порядка».
– В Киеве есть разные учреждения. Плодить уголовщину мы не будем, у нас это строго пресекается. Если это в таком возрасте, – она сверилась с бумагами, – 9-ть лет, такое, то к подростковому она станет мошенницей, воровкой, проституткой или убийцей.
– Да щоб тобі ні дна, ні покришки! – гаркнул Женька.
Мегера в очках раздраженно посмотрела на Женю:
– Уберите этого хулигана!
– А что тут происходит?
Я обернулась – из дома как раз вышла мама Анастасии Ивановны.
– Я работник социальных служб. Забираю эту неблагополучную девочку в приют для несовершеннолетних. А если она будет упираться, – она схватила меня за руку и больно ее сжала, – отправлю в колонию.
– Какое право вы имеете? – растерялась мама нашей Настеньки. – Она благополучная, хорошая девочка.
– А вы собственно кто? – этот бабуин в очках теперь наседал на бедную женщину.
– Да вона ніхто! Женіть її звідси, чого стоїте? – Гапа подначивала участкового. – Це моя земля, моя!
– Иди, собери вещи, и не вздумай сбежать, – мегера обратилась ко мне.
– Что здесь происходит?
Я была рада, что Анастасия Ивановна вовремя вернулась.
– Так, я работник социальных служб, оправдываться перед всякими не собираюсь, – наигранно уставшим голосом сообщила социальная кровопийца.
– Что?! – Анастасия Ивановна опешила. – Я не отдам вам девочку.
– Я и спрашивать тебя не буду, пигалица.
И тут я увидела, как Анастасия Ивановна прищурилась:
– Ба, Упырина Вурдалаковна, вас повысили в должности? – Анастасия Ивановна усмехнулась. – Вы теперь пьете кровь бедных сирот, и без того обиженных судьбой?
Наша фельдшер схватила эту Вурдалаковну за локоть.
– Ты, ты, я тебя знаю, – Вурдалаковна пыталась вырваться, – ты эта, ты Охрименко.
Ты проститутка малолетняя.
– Вурдалаковна, у вас все либо проститутки, либо будущие уголовники, – спокойно сказала Анастасия Ивановна. – Только мне вот интересно, как с таким уровнем образования и такими «потрясающими» методами преподавания, вы дослуживаетесь до той или иной должности? – моя любимая и самая смелая защитница особенно едко сейчас говорила. – Может, древнейшая профессия помогает?
– Я лучший педагог СССР! Я методист высшей категории! – бабуиниха надулась и готова была лопнуть.
– А я врач, причем очень неплохой, и как врач заявляю, что у вас мания величия, а это, знаете ли, серьезное психическое отклонение.
– Да я на тебя в суд подам!
– Ваше право. Ждите встречного иска, – сказала Анастасия Ивановна и забрала меня в дом, прихватив и мальчишек, и опешившую маму.
Меня била дрожь, Настя отпаивала меня какими-то травками.
– Попей, Снеж, это чаек с мятой и мелиссой, успокоишься.
Я тихонько пила чай.
– Чего они к ней прицепились? – воскликнул Олег. – Что им нужно?
Анастасия Ивановна посмотрела на него, а потом на меня. Все это время она меня обнимала.
Ее мама поцеловала меня в макушку и тоже села рядом.
– Олег, ты умный парень, – она грустно вздохнула. – Ты понимаешь, что девятилетняя сирота одна жить не может.
Я взглянула на Анастасию Ивановну полными слез глазами, и она прижала меня сильнее.
– Меня не могут сделать опекуном или усыновителем, я узнавала. Поэтому хочу подыскать Снежке хороших родителей, чтобы быть за нее спокойной.
– Анастасия Ивановна, не хочу к чужим людям, с вами хочу, – тихо сказала я.
– Понимаю, моя девочка. Я еще попытаюсь. Завтра в Киев еду, надеюсь, найду помощь. Не расстраивайся.
На следующий день Анастасия Ивановна рано уехала в Киев. Ее мама пошла доить корову, сказала, что через час вернется со свеженьким молочком: «От Зорьки – зореньке».
Я сидела за столом и листала альбом с фотографиями – последнее, что в своей жизни смотрел мой дедушка. Он был полупустым. Фотографий у нас было очень мало. Вот мамина, где она совсем девочка еще – с двумя длинными косами, у лба вьющийся «веночек» пепельных волос. Фотография цветная. Вот – черно-белая, дед с мамой, где она постарше. Длинные вьющиеся волосы, светлые веселые глаза. Дедушка – такие же серые глаза, светящиеся гордостью, ласковая улыбка. А вот и моя фотография. Тут мне три года: кудряшки, темные глаза на черно-белой фотографии: на столе, за которым сижу, стоит банка с вишневым вареньем. И я, в школьной форме, с бантами – первый раз в первый класс.
Я перевернула следующую страницу альбома, когда дверь хаты открылась и, с громким стуком ударившись о противоположную стену, жалобно звякнула. В наш дом зашли два милиционера в форме, наш участковый, снова Упырина, и снова Гапа. От ужаса я резко встала – и альбом упал на пол.
– Забирайте! – Упырина указала на меня пальцем с наманикюренным когтем.
Один милиционер подошел и взял меня под локоть.
– И не панькайтесь, она в колонию поедет, так что это ваш контингент. – Упырина самодовольно ухмылялась.
– Анастасия Ивановна… – начала я.