Прижимаясь к ближайшему дверному проему, я гадаю, как вообще спутала его с Роаном. Мальчики одного роста, одинаково крепко сложены, у них те же темные кудри, но волосы Роана непослушные, Лиам же укротил свои, зачесав их назад. Его губы тонкие, без намека на улыбку; глаза с тяжелыми веками, взгляд невозможно прочесть. Возвышаясь над толпой на своей лошади, он держится в седле прямо, отчего похож на статую, – гордый, непреклонный и непоколебимый. Он оглядывает людей, выстроившихся в очередь на встречу с Дуэйдом.
Я поднимаю руку к капюшону, но уже слишком поздно – он наверняка заметил меня. Возможно, мне только кажется, но он на секунду задержал взгляд на моем лице. Внутри все сжимается от страха, руки трясутся, когда я натягиваю капюшон на голову. Мне хочется развернуться и бежать прочь из очереди, но это лишь привлечет ко мне еще больше внимания.
К счастью, низкородные горожане, кажется, не интересуют Лиама. Он скользит мимо меня взглядом и смотрит вниз на стражников, зажавших между собой Дуэйда.
Старый ростовщик времени в ужасе. Роан бы отозвал своих людей, но в Лиаме нет его доброты.
– Пожалуйста. – Стоит такая тишина, что я со своего места слышу мольбу Дуэйда. – Мой лорд, это настоящая ошибка, больше ничего.
– Ты нарушил закон, забрав время из крови ребенка. – Голос Лиама стал ниже, но такой же холодный, как и в детстве. – Ты это отрицаешь?
Я вижу боль на лицах вокруг меня и знаю, что это лица несчастных родителей. Время детей непредсказуемо, его сложно отмерить и связать, и очень легко забрать слишком много и случайно убить донора. Но у многих нет выбора. Смотреть, как твой ребенок отдает свою кровь, – наказание более жестокое, чем все, что могли бы придумать Герлинги.
– Откуда мне было знать, что она ребенок? – Дуэйд дикими глазами смотрит на Лиама. С губ одно за другим срываются бесполезные оправдания. – Я верю только в то, что мне говорят, мой лорд, я всего лишь слуга…
Голос Лиама, холодный и острый как нож, пронзает воздух.
– Отвезите его в Эверлесс и заберите год.
Это заставляет Дуэйда замолкнуть.
– Год? – Ростовщик шокирован. Потом на лице его появляется паника. – Лорд Герлинг, пожалуйста…
Сборщики тащат Дуэйда в сторону поджидающей конки. Лиам поворачивает ногу, словно собирается спешиться, и я чувствую, как подступает тошнота. Внезапно я понимаю, что могу упасть в обморок. Пока Лиам отвлечен, я наклоняю голову и спешу прочь от очереди в сторону переулка, по которому могу срезать дорогу домой.
На краю рынка я оглядываюсь и сразу же жалею об этом. Люди бредут от лавки ростовщика времени, но Лиам все еще там и смотрит прямо на меня. Сердце замирает, и какое-то время я стою, не двигаясь с места, пойманная в ловушку его пронзающим взглядом. Если он узнает меня…
Беги. Голос моего отца.
Но Лиам пришпоривает лошадь и разворачивает ее обратно к главной дороге, словно ждет не дождется, когда покинет столь презираемое место, как наша деревня. Дыхание прерывисто отдается в ушах, когда я разворачиваюсь и бегу домой.
Как только я покидаю деревню и оказываюсь на нашем пустынном пшеничном поле, паника, затуманившая мой разум, понемногу стихает, оставляя лишь липкий страх внутри, который Лиам впустил туда своим взглядом. Меня мучили ночные кошмары о пожаре с той ночи, когда нас выгнали из Эверлесса, – наполненные дымом, они переросли в сны, в которых меня преследует безликий убийца. Сны об огне и ужасе – и горький запах горячего металла и горящей соломы, который снова наполняет мои ноздри при воспоминании о глазах Лиама.
Последний раз он видел меня десять лет назад, напоминаю я себе снова и снова. Папа и я были лишь слугами. Я – семилетняя девочка с костлявыми коленками в чепчике служанки. Он мог бы узнать папу, но едва ли узнает меня.
Только когда я вижу коттедж – тоненькая струйка дыма поднимается из трубы, – я вспоминаю, что мне нужно было принести домой ужин. Придется сегодня обойтись полосочкой вяленой оленины, подаренной Аммой. Надеюсь, монета, которую я выручила за форель, стоит пустого желудка.
Солнце садится ниже. Я смотрю в сторону горизонта, где небо расцвечено серым и золотисто-красным. Еще один день позади.
Сухой вечнозеленый венок висит на задней двери, и украшение в виде свернувшейся лисицы, которое я сплела из проволоки и гвоздей, когда была ребенком, стоит на окне. Мама верила в талисманы. Папа говорит, что она проводила часы, сплетая веточки сосны вместе с помощью ниток или полируя свою древнюю деревянную фигурку Колдуньи – грациозную фигурку с часами в одной руке и ножом в другой, которая стоит на подоконнике для защиты и долголетия. Похожая статуя, но намного больше и красивее, стоит возле западной стены Крофтона, где набожные – или отчаявшиеся – просят благословения. Папа не признает, но хранит все эти вещи в память о маме. Он верит в них не больше, чем я. Если Колдунья существует, она не прислушивается к нашим молитвам.
Зайдя внутрь, я задерживаюсь в неосвещенной кухне, пока глаза не привыкают к темноте, желая отсрочить момент, когда придется встретиться с отцом – с пустыми руками. Папа не подаст виду, что расстроен, – он никогда и не расстраивается, – но я не могу без боли смотреть на его худую фигуру и трясущиеся руки. Что на этот раз он забыл, пока я отсутствовала, – мое имя, лицо? Из-за паники и суеты, вызванной появлением Лиама Герлинга, я забыла о ренте. И теперь, когда Дуэйда забрали в Эверлесс, чтобы сурово наказать, каков шанс продать ему кровь до появления сборщиков подати?
Я замираю, услышав в комнате незнакомый голос. Слова заглушаются потрескиванием очага, но я могу сказать, что голос мужской. Меня снова пронзает страх. Неужели Лиам узнал меня? Послал ли он кого-то за мной?
Я подхожу к порогу, приоткрываю занавес и замираю.
Мне хватает секунды, чтобы понять, что за сцена разворачивается на моих глазах. Сборщик ренты, человек из Крофтона, посещающий один коттедж за другим каждый месяц, словно болезнь, сидит возле очага напротив отца. Он пришел раньше обычного. Между ними на грубом деревянном столе ряд предметов: маленькая медная миска, стеклянный сосуд, серебряный нож. Те же самые инструменты, что валяются на прилавке в магазине ростовщика времени. Инструменты, помогающие забирать время.
Папа смотрит на меня. Его туманные глаза становятся шире.
– Джулс, – говорит он, пытаясь встать из-за стола. – Я не ожидал, что ты вернешься до темноты.
Сердце замирает. Уже темно.
– Что здесь происходит? – спрашиваю я; в голосе слышны слезы, ведь я и так знаю ответ. Сборщик смотрит в мою сторону. Он кажется слишком большим для нашего маленького домика.
Мой отец садится обратно в кресло.
– Я выплачиваю ренту, – спокойно говорит он. – Почему бы тебе не подождать на улице, насладиться теплым деньком?
Сборщик встревает в разговор раньше, чем я успеваю ответить.
– Тогда четыре месяца, – говорит он слегка скучающим деловым тоном. – Рента за два месяца.
– Четыре месяца? – я делаю шаг вперед к столу, повышая голос. – Папа, ты не можешь.
Человек Герлингов бросает на меня упреждающий взгляд, а потом пожимает плечами.
– Это штраф за опоздание, – он снова смотрит на меня и поворачивается к своим инструментам. – Время – для того, чтобы его сжигать, девочка.
В деревне все знают это выражение: зачем копить время, если каждый следующий день страшнее предыдущего? Я злюсь, услышав эти слова от человека, ни в чем не испытывающего нужды. Чтобы отвлечься, достаю часовую монетку из кармана и протягиваю ему:
– Возьмите это, или я…
Сборщик прерывает меня коротким невеселым смешком.
– Сохрани себе этот час, девочка, – говорит он. – И не расстраивайся так. Когда время твоего отца истечет, ты унаследуешь его долги. Я не хотел бы испортить отношения с тобой.