Мои мысли снова унеслись в не столь далёкое прошлое, в тот день, когда мы с Мишелем вместе ходили по магазинам, выбирая мне наряды на это исчезающее лето. Я с важным видом уходила в примерочную с цветным ворохом, а Мишель ждал меня в кресле, читая новости на смартфоне. Когда я появлялась, он поднимал глаза и улыбался. Я делала вид, что обижаюсь, что он мне совсем не помогает, как это делала мама. Но это было неправдой. Все его улыбки я знала наизусть. Едва промелькнувшая обозначала сдержанный смех, поджатая губа была знаком того, что он очень сомневался в моём выборе, улыбка с наклоном головы влево говорила о том, что я выглядела «ничего», и, наконец, если лёгкую улыбку затмевал яркий пристальный взгляд, я понимала, что я королева.
Одно платье я купила, не показывая ему. Я мечтала, что надену его на годовщину их свадьбы в сентябре и буду красивее мамы. Я положила его на дно чемодана: в самом деле, не оставлять же это сокровище дома.
Когда живёшь бок о бок с любимым человеком, необходимость всерьёз задумываться над своей внешностью отпадает сама собой. Любовь к Мишелю спасла меня от кучи комплексов, которые одноклассницы собирали из года в год, пытаясь вызвать интерес у сверстников, в лучшем случае старшеклассников, для которых вся романтика заключалась в ехидном хохоте за спиной. Я вообще удивлялась, откуда потом берутся мужчины. В какой-то момент обладатели этих совершенно ничего не выражающих глаз вдруг прозревали и начинали видеть всю ту красоту, которой они были окружены. Самое страшное, что даже если это и происходило в школьные годы, то объекту внимания доставалось так, что не позавидуешь. У меня было достаточно времени, чтобы, наблюдая судьбу мамы, вывести для себя одну простую истину: мужчины делятся на тех, кто предаёт, и тех, кто спасает. В школе мужчин не было вовсе. Были только мальчишки, а разбираться в этом подвиде мне не представлялось интересным.
Как бы я ни выглядела, что бы я ни носила дома или в школе, Мишель всегда ждал меня, в его отношении ничего не менялось, мы говорили обо всём на свете, и даже мои капризы, которые я порой не могла обойти, останавливались силой, которая исходила от него без всяких слов. Он просто давал мне возможность выплеснуть все эмоции, и я не тащила на себе обрезки своего характера, который на каждой примерке разлезался по швам и требовал новой переделки, а иногда и выкройки.
Была ещё одна вещь, судьбу которой мне нужно было решить. Та самая рубашка Мишеля. «Интересно, – подумала я, – если я верну, он наденет её? Будет ли вспоминать меня так, как я думала о нём, надевая эту рубашку? Или мужчины вовсе не так сентиментальны?» У меня не было ответа ни на один из этих вопросов. Я свернула рубашку и быстро отнесла её в комнату мамы и Мишеля.
Вечером я спустилась к ужину. Несмотря на август, было прохладно. Я мельком взглянула на первую полосу местной газеты, которая лежала на тумбочке. Никаких сообщений об оборванных проводах прошлой ночью, слетевшей черепице и поваленных непогодой деревьях. Похоже, катастрофа коснулась только меня. Это было нечестно. Я, смирившись с тем, что в последние двадцать четыре часа вокруг царила сплошная несправедливость, села за стол.
Наверное, если бы в тот вечер кто-то вошёл в комнату и увидел нас, молчание, изредка прерываемое звоном посуды, он принял бы за знак того, что мы не слишком привязаны друг к другу. Но это было не так. Именно наша общая любовь сейчас мешала нам быть общительными и приветливыми. Я знала, что мои чувства сейчас разделяли и мама, и Мишель. Как бы там ни было, наша семья существовала столько лет. И она не могла развалиться за несколько часов. Я подумала, что этот ужин был похож на проводы на вокзале, когда до отправления поезда всего несколько минут и всё уже сказано, вещи в купе, а ты стоишь и считаешь секунды, совершенно не зная, что сказать. Да и что это может быть за беседа?
Я подумала о том, что завтра будет как раз такое прощание на вокзале.
– Не провожайте меня завтра. Я поеду одна.
Мишель и мама посмотрели на меня и переглянулись. Они ничего не сказали. Молчание – знак согласия. Тем лучше. Я снова увидела себя со стороны. Снова маленькая девочка, с капризами которой просто не хотели иметь дело. И снова эта маленькая девочка пыталась заявить о своей взрослости и самостоятельности. Бедная мама. Я отругала себя. Ей ведь нельзя волноваться. Скорее бы я уже уехала и оставила их с Мишелем в покое.
Единственным способом закончить это мучение было поскорее расправиться с едой и подняться к себе. Что я и сделала. Но, выйдя из комнаты, я задержалась в коридоре так, чтобы меня не было видно.
Сначала они молчали.
– Что думаешь? – услышала я голос Мишеля.
Мама вздохнула.
– Я не уверена в том, что мы поступаем правильно. Лили весь день сама не своя.
– Это началось раньше, чем мы сказали ей о Франции.
Я насторожилась.
– Да, ты прав. Она сказала мне, что собиралась сказать, что хочет уехать, а мы опередили её.
– Правда?
Жаль, что я не видела его глаз.
– Если бы мы немного подождали, возможно, всё было бы иначе, – продолжала мама. – Наверное, тогда мы бы весело обсуждали её идею, планировали поездку. А получилось, что мы просто выставили её за дверь. Она очень любит сюрпризы, а получилось всё наоборот. Помнишь, как она в детстве любила прибегать к нам в комнату и будить нас? А если мы выходили раньше, то она ужасно расстраивалась.
– Да, «сюрприз» повторялся на протяжении почти года, – с улыбкой в голосе сказал Мишель.
Я почувствовала, что слушать воспоминания о моих детских причудах становится небезопасным для моей и без того подорванной самооценки.
– Зато мы каждое утро дольше оставались вдвоём, а не бежали каждый по своим делам. Её забава сделала нас ближе, – голос мамы стал очень тёплым.
– Лили – очень важное звено нашей семьи. Я знаю, ты не любишь вспоминать тот день. Но тогда в Париже я сначала заметил очаровательную маленькую девочку, которая только делала первые шаги, а потом её прекрасную, но совершенно растерянную маму. Я полюбил вас с первого взгляда. И мне очень нелегко расставаться с ней.
Я закусила губу, сдерживая слёзы. У меня внутри всё таяло и болело одновременно. Моя значимость снова вернулась ко мне. Мишель словно знал, что я слышала его. И он сказал именно то, что было нужно мне для моего спасения.
– Но я отдаю себе отчёт в том, что для Лили будет непросто становиться не единственным ребёнком, а ведь она уже и не ребёнок. Ей нужно строить свою жизнь. И мы сделаем всё, что от нас зависит, чтобы помочь ей.
Я поднялась в свою комнату. Мне было неважно, о чём ещё они будут говорить, что будут вспоминать и что решать. Я услышала главные слова. Он меня любит. И даже если любит не так, как я бы этого хотела, это не значит, что он не любит меня всем сердцем.
Ночью я просто спала. Без снов и без одежды, словно я совершала ритуал очищения от прошлой жизни.
V
После завтрака я кинула в рюкзак планшет, телефон, пару бутербродов, словно я собиралась в школу или на прогулку, выкатила чемодан, села в такси и уехала. Это было идеально. Никакой драмы, слёз и тому подобного. Мама улыбалась, думая, что я уже в полном порядке. Мишель куда-то уехал, и я была рада этому.
На самом деле поезд был в десять вечера. Но пережить ещё один день в доме, где я за одну ночь стала лишней, я не могла. «Сдам чемодан в камеру хранения и пройдусь по Красной. Кто знает, когда я снова увижу куранты…»
Захлопнув дверь такси, я вошла в здание вокзала. Вот где царила жизнь. То тут, то там закручивались водовороты людей, унося в своём потоке газеты, сумки, разноцветные билеты. На островках кафешек «оседали» проголодавшиеся ещё-не-пассажиры. На табло расписаний поездов горели буквы и цифры, словно тайный код для тех, кто ждал их появления и сразу же срывался с места, направляясь в сторону своей платформы, вагона и событий.