ЭДИК (Елене, вполголоса). Ясно: вертикальной координате надо высказаться.
ЕЛЕНА. Не всё же в плоскости двигаться.
Эдик отходит в сторону, о чём-то мрачно думает.
АЛЕКСЕЙ. Представители разных вероисповеданий задавали самые каверзные вопросы. Петр и Павел отвечали. Бог вердикт выносил. В результате Кузанский подводит читателя к выводу, что божественные заповеди все народы понимают одинаково. Вражда поэтому устранима! Мешают обряды и неполнота вероучительных знаний. Невероятная толерантность для пятнадцатого века! Вдобавок, для кардинала!
ВИКТОР. Судья-то – христианский Бог, раз на вопросы апостолы отвечали! Какой мусульманин это допустит?! Фантазия, и ничего больше. (Выпивает.)
ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Умницы! Какие все умницы!
АЛЕКСЕЙ. Один из крупнейших философов двадцатого века Мартин Бубер сказал: «Двадцать первый век будет веком диалога или его вообще не будет». И возникло целое течение: богословие диалога…
ВИКТОР (дирижируя). И тэдэ, и тэпэ…
АЛЯ (хватает его за руку). Не паясничай. (Алексею.) Алекс, ты взрослый, энциклопедически образованный человек. Ответь мне, пожалуйста, только человеческим языком: что нам от толерантности Кузанского? Где она у фундаменталистов зарыта? В чувстве «братства»? Или в «богословии диалога»? И зачем столь эффектно и в столь подходящей обстановке ты это преподнёс?
ВИКТОР. В подсознании толерантность зарыта! (Эдику.) Может, армию психоаналитиков на них натравить? (Эдик криво усмехается.)
АЛЕКСЕЙ. Что вы, братцы… Если не к месту, то прошу прощения…
ЕЛЕНА. Алеша, зачем ты?..
АЛЕКСЕЙ. Как-то абстрактно получилось. Я хотел сказать, что богословскими спорами не получится на практике примирить. Но надо уроки извлечь из благих намерений, очутившись в аду противостояния…
ВИКТОР (Алексею). Садись поближе. (Насильно усаживает рядом.) Я тебе сейчас всё объясню. Не трепыхайся, когда с тобой говорит действительно умный человек! (Аля делает нетерпеливое движение.) Цыц, женщина! А то мужчиной станешь! (Пьёт и кладет руку на плечо Алексея.)
ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Образованьице высокое, а выпили – и поругались. Закон природы.
ВИКТОР. Друг мой, поверь, мы очень уважаем историю. Современный человек её даже лелеет. Иначе, какого хрена мы содержали бы многочисленные музеи?! Нахлебников, что ли, мало?! История есть история. В ней много, конечно, поучительного. В ней, конечно, много было всяких оригиналов и даже с большим умом. Но ты-то, но мы-то теперь твёрдо знаем, откуда взялась иная оригинальность! Наука находилась, можно сказать, в зачаточном состоянии. Кругом и сплошь о Боге лбы сдвигали. Современному человеку, прости, это просто неинтересно. Ты выйди на улицу и крикни: «Наша цель – братство! Православные, обнимемся с мусульманами!» По меньшей мере, гарантирую, загремишь в дурдом! Если по дороге не прибьют. Не те, так эти. Уяснил?.. (Алексей снова пытается отстраниться.) Нет, ты сиди. Я только «теорию» закончил. Теперь перейдём к главному: к твоей жизни. Которая является следствием твоих, мягко говоря, не общепринятых взглядов.
АЛЕКСЕЙ. Прошу, Витя, не трогай, мою жизнь.
ВИКТОР. Что это ты встрепенулся? Мужик, а такой недотрога. Правды, что ли, испугался?
Виктор осушает рюмку.
ГРИГОРИЙ ФЁДОРОВИЧ. Я детьми на старости не запасся. Зато в делопроизводстве преуспел. Без меня покойному Георгию Николаевичу накладно было бы. Без порядка в бумагах у замгубернатора паралич.
АЛЕКСЕЙ. Правда ведь тоже зависит от освещения.
ВИКТОР. Во! Во! В этом ты весь! Всё у тебя стало зависеть от освещения. Простые жизненные правила оказались такими уж сложными, такими перевёрнутыми, что нам не понять.
АЛЕКСЕЙ. Отчего же…
ВИКТОР. Раз «могём», так слушай. Может, тебя смущает, что я выпил? Так скажи, не обижусь, я от правды не прячусь.
АЛЕКСЕЙ. Я не это имел в виду.
ВИКТОР. Занесло тебя, Алёшка, не в ту степь. А в какую – я сейчас опишу. И я не боюсь, что тут твоя жена, что она услышит. Ибо мы не дети уже, нам, как говорится, пора. Я даже уверен, что она сама так думает, только помалкивает…
ЕЛЕНА. Виктор…
ВИКТОР. Вот видишь, она говорит «Виктор». А что значит «Виктор»? По-бе-ди-тель. У женщин, Алёша, инстинкт. Ибо хранительницы этого, как его, чёрт… Ну, ничего. Я ещё в силе, можно сказать, в соку. Ты что, лучше всех, что ли? Вот что я скажу: ты о себе возомнил. Решил, что ты – древнеримский историк Тацит. А кишка – тонка. Или скажешь: нет? А если «нет», докажи сначала. Чтоб тебя признали, чтобы тебе, можно сказать, памятник запроектировали. А потом живи не как все. Как Диоген. Он сначала доказал, а потом уж в бочку полез… (Выпивает ещё. Григорий Фёдорович задремал.) …Вот скажи: зачем физфак на пятом курсе бросил? И пошёл на первый курс! Религии изучать! Будучи женатым человеком!
АЛЕКСЕЙ. Потому что на третьем не понял физику микромира. Думал, я такой несмышленый. Потом прочитал: сами создатели по-разному толковали. Кстати, до сих пор крупнейшие ученые считают, что микромир человек не изучит полностью никогда. На пятом курсе – теорема Гёделя о неполноте простой арифметики. Я осознал, что все это указывает на ограниченность человеческого ума, на принципиальную невозможность в точности познать и окружающий мир, и собственное мышление…
ВИКТОР. Стоп-стоп, послушай, я хоть не физфак, но тоже в техническом учился. Что из того, что не понимаем? Работает теория – и всё!
АЛЕКСЕЙ. Я так не могу.
ВИКТОР. Почему? Все могут, а ты не можешь?
АЛЕКСЕЙ. Потому что ограниченность человеческого знания наталкивает на поиски границы, отделяющей человека от Бога. И что удивительно: основной постулат физики микромира – принцип дополнительности – оказался применим в далёких от физики областях, например, в лингвистике. Да что говорить: мужчина и женщина созданы по принципу дополнительности: и телом, и душой, и духом!..
ВИКТОР. Из-за этого всю жизнь поломал? И себе, и семье?
АЛЕКСЕЙ. Ещё Пушкин в юности написал:
Как будто обо мне и об отчаянии современного мира сказано.
ВИКТОР. Ну, раз Пушкин – сдаюсь. Твой ум – ищет. Но зачем же он в нищете ищет? Коллеги твои по миру ездят, отсталые народы изучают, лекции читают. А ты диссертацию даже не защитил. Тебе ходу никуда нет!
ЕЛЕНА. Виктор, оставь Алешу в покое. У него через два месяца предзащита.
АЛЯ (Виктору). Что ты мелешь? Другое на трезвую голову хотел…
ВИКТОР (Алексею). Значит, выкарабкиваешься из безнадёги! Почему молчал?!
АЛЕКСЕЙ. Я ещё не знаю, пойду ли на предзащиту.
ВИКТОР. То есть? (Елене). День назначен?
ЕЛЕНА. Я сказала: через два месяца.
ВИКТОР. Как – не пойдешь? Все соберутся, а ты – в кусты? Скандал! Что раньше думал, когда писал?
АЛЕКСЕЙ. Друзья по работе насели: пиши, пиши… «Достаточно, – говорят, – материалов накопал. Но взгляды свои, почему три религии стали мировыми, не вздумай излагать. Никто их не разделяет. Не говоря уже о руководстве».
ЕЛЕНА. Алёшенька, может они правы: защитишься – выступишь на международной конференции. Кто-нибудь обязательно заинтересуется.
ВИКТОР (Алексею). О! Слышишь? – жена-то дело говорит. Но! Прямо скажу: диссертация – полдела. Вот семью обеспечивать – твоя постоянная обязанность!..
ЕЛЕНА. Мы не голодаем…
ВИКТОР. … Друзья твои говорят: «материалов накопал», значит, можешь! Заработать на них, то есть. Но ты же не «за», не «под»! Ну, допустим, на одних материалах трудно. Предположим. Хоть я там, в «Центрах ваших по изучению», слава Богу, не работал. Ну, пускай, верю, хотя, честно говоря, с трудом. Потому как «стучите и откроют». Я правильно цитирую? То-то. Я тоже кое-что. Так что за-работать, ты допустим, не спец. Тогда под-работай! А ты в кусты опять-таки. Ну, скажи, что после своей так называемой работы делаешь? А? Не слышу?
АЛЕКСЕЙ. Работаю.
ВИКТОР. Серьёзно? Наконец-то! Выпьем!
Наливает себе и Алексею и выпивает в одиночестве. Внимательно оглядывает Елену.
На последнем слове Григорий Фёдорович вздрагивает и открывает глаза.