Кладу письмо обратно в конверт, беру карандаш, проставляю на конверте дату, а потом засовываю в другой конверт – большой, для возврата почты. Сделав это, чувствую себя лучше, как будто избавилась от бомбы. Завтра я отошлю весь пакет обратно, промаркировав его «Нет такого адресата»; у службы возврата есть заранее полученные инструкции – отсылать его срочным отправлением в Канзасское бюро расследований, агенту, который вел дело Мэла. Пока что КБР не сумело вычислить, как он ухитряется отсылать эти письма, минуя обычную тюремную процедуру досмотра. Но я все еще надеюсь, что они это сделают.
Ланни ошиблась относительно того, почему я надеваю перчатки. Нет, не ради того, чтобы сохранить улики. Я надеваю их по той же причине, по которой это делают врачи: чтобы предотвратить заражение.
Мэлвин Ройял – заразное, смертельное заболевание.
* * *
Остаток дня проходит в обманчивом спокойствии. Коннор ничего не говорит об инциденте в его комнате; Ланни вообще ничего не говорит. Они вдвоем садятся играть в видеоигру, и, пока они играют, я занимаюсь своими делами. Затем готовлю ужин, как обычная мать, и мы молча съедаем его.
На следующий день Ланни сидит в своей комнате, заперев дверь, поскольку от школьных занятий она отстранена. Я решаю не вмешиваться. Слышу, как она смотрит какую-то телепередачу. Коннор уезжает в школу. Мне не хочется отпускать его одного даже до автобусной остановки, но я просто смотрю на него через окно до тех пор, пока он не влезает в автобус. Сын невероятно разозлился бы, если б я действительно провожала и встречала его.
Когда после обеда Коннор возвращается все на том же автобусе, я выхожу из дома, чтобы встретить его, но, чтобы скрыть это, притворяюсь, будто вожусь с растениями в маленьком цветнике перед домом и совершенно не ожидаю его возвращения. Он выходит из автобуса, нагруженный тяжелым школьным рюкзаком, следом выпрыгивают еще два мальчика. Все трое о чем-то разговаривают, и на миг меня охватывает беспокойство – не собираются ли они его обидеть? Но похоже, эти ребята настроены дружелюбно. Оба незнакомые, белокурые, один примерно ровесник Коннора, а второй на год или два старше. Старший высок и широкоплеч, и это навевает тревогу, но он дружески машет Коннору рукой и улыбается. Я вижу, как эти двое рысцой бегут по тропинке, тянущейся влево от дороги. Они определенно не из дома Йохансенов: у этой пожилой четы уже взрослые дети, навещавшие родителей всего один раз за все то время, пока я тут живу. Нет, это, должно быть, сыновья офицера Грэма. Тот служит в полиции Нортона, и, в отличие от меня, это семейство живет в Теннесси уже очень давно. Судя по тому, что я слышала, его предки на протяжении минимум нескольких поколений были зажиточными сельскими обитателями, которые владели домом и землей здесь, у озера, задолго до того, как эту местность облюбовали богатеи. Мне нужно как-нибудь зайти к нему, представиться, посмотреть, что он за человек, и попытаться установить нечто вроде добрососедского союза. Возможно, настанет момент, когда мне понадобится, чтобы представитель закона выступал на моей стороне. Пару раз я доходила до их дома и стучала в дверь, но никто не ответил. Это и понятно. Копы часто работают во внеурочное время.
– Привет, малыш. Как дела в школе? – спрашиваю я Коннора, когда он проходит мимо меня, и прихлопываю почву, которую насыпала небольшой кучкой у корней цветка.
– Отлично, – без энтузиазма отвечает он. – Дали задание на завтра.
– По какому предмету?
Он смещает рюкзак в более удобное положение.
– По биологии. Ничего особенного, справлюсь.
– Хочешь, чтобы я его проверила, когда ты закончишь?
– Да не, я сам разберусь.
Сын входит в дом, а я выпрямляюсь и стряхиваю землю с ладоней. Я беспокоюсь за Коннора, конечно же. Беспокоюсь о том страхе, который вызвала у него (и у себя) вчера вечером. Беспокоюсь о том, нужны ли ему консультации у специалиста или нет. Он превратился в очень тихого, замкнутого ребенка, и это пугает меня так же сильно, как приступы ярости у Ланни. Я почти никогда не знаю, о чем он думает, и время от времени я вижу у него взгляд или наклон головы, которые так напоминают мне о его отце, что я холодею внутри, ожидая, что тот же самый монстр выглянет из глаз Коннора… но он так и не показался. Я не верю, что зло переходит по наследству.
Я не могу в это верить.
Делаю на ужин пиццу, и мы все вместе едим и смотрим кино, когда раздается звонок в дверь, а за ним – резкий громкий стук. У меня сжимается горло, и я судорожно вскакиваю с дивана. Ланни начинает подниматься, и я поспешным жестом приказываю ей и Коннору уйти из кухни в дальний конец коридора.
Они переглядываются.
Стук раздается снова, на этот раз громче. Он звучит нетерпеливо. Я думаю о пистолете в тайнике под диваном, но потом медленно отодвигаю занавеску и выглядываю в окно.
Полиция. На нашем крыльце стоит офицер в форме, и на миг прежнее ощущение тревоги едва не накрывает меня с головой. Я – снова Джина Ройял, со скованными за спиной руками стою возле нашего прежнего дома в Уичито и смотрю на дело рук своего мужа. И слышу свой собственный неистовый крик.
«Стоп», – говорю я себе и представляю, что это слово разносится по всему моему телу, словно приказ Хави прекратить огонь – по тиру.
Я отключаю сигнализацию и открываю дверь, не позволяя себе думать о том, что может случиться дальше.
За дверью стоит высокий светлокожий полицейский, одетый в безупречно отглаженную форму, его ботинки начищены до блеска. Он на целый фут выше меня, плечи у него широкие, вид суровый и непроницаемый. Такое выражение лица мне хорошо знакомо; его как будто выдают вместе с полицейским значком.
Я улыбаюсь ему, несмотря на то, что внутри бьется и завывает паника.
– Чем могу быть полезна вам, офицер?
– Здравствуйте. Миз Проктор, верно?.. Извините, что вламываюсь вот так. Мой сын сказал мне, что ваш мальчик сегодня потерял в автобусе вот это. Я решил вернуть.
Он протягивает мне маленький серебристый телефон-раскладушку. Телефон Коннора, я мгновенно опознаю́ его. Телефоны моих детей различаются по цвету, чтобы они их не спутали, и я с одного взгляда могу сказать, который из них кому принадлежит. Ощущаю укол гнева на сына за такую беспечность, а потом – настоящий страх. Потеря телефона означает потерю нашего строгого контроля над информацией, хотя единственные номера, которые Коннор записал в телефон, – это номера его здешних друзей, мой и Ланни. И все же это брешь в нашей защитной стене. Нехватка бдительности.
Довольно долгое время я не говорю ничего, даже «спасибо», и офицер Грэм неловко переступает с ноги на ногу. У него широкое лицо, ясные карие глаза и неуверенная улыбка.
– Я просто хотел зайти и поздороваться. Но если я не вовремя…
– Нет-нет, конечно, извините, я просто… я хочу сказать – спасибо, что вернули телефон. – Ланни уже поставила кино на паузу, и я делаю шаг в сторону, чтобы впустить Грэма в дом. Когда он входит, я закрываю дверь и чисто рефлекторно включаю сигнализацию. – Не хотите чего-нибудь освежающего… офицер Грэм, верно?
– Лэнсел Грэм, да, мэм. В неофициальной обстановке – Лэнс. – Он говорит с сильным старомодным теннессийским акцентом – такой бывает у тех, кто никогда не выезжает за пределы своей округи. – Если вы будете так добры, что предложите мне чая со льдом, это будет прекрасно.
– Конечно. Сладкий чай?
– А разве бывает другой? – Он сразу же снимает фуражку и неосознанно проводит рукой по волосам, взлохмачивая их. – Звучит чудесно. День выдался долгий и жаркий.
У меня нет обычая инстинктивно проникаться к кому-либо симпатией, а он, кажется, изо всех сил старается очаровать меня. Это меня настораживает. Похоже, ему привычнее заученная вежливость и уважительность, и у него выработалась особая манера держаться, чтобы сгладить впечатление от его мощного сложения и мышц. Скорее всего, он отлично справляется со своей работой. В его голосе присутствует определенный тембр – вероятно, Грэм способен унять рассерженного подозреваемого, не шевельнув даже пальцем. Я не верю заклинателям змей… но мне нравится, как легко он улыбается моим детям. Это уже достаточно много.