– Так, – Сказал Агафон, спокойно. – Эдак мы ни к чему не придём. Если тебе не нравится это место, мы можем выбрать дорогой ресторан, и я даже оплачу счёт. Если ты устал и не хочешь продолжать разговор, то я вызову такси и можешь ехать домой. Но мне показалось, что тебе нужна работа, а я намерен тебе её предложить. И заметь, всякий работодатель отнимет твое время и силы, не давая тебе никаких гарантий взамен. Я же, уже готов сообщить тебе, что ты мне подходишь и всего лишь хочу тебя ввести в курс дела и объяснить твои должностные обязанности. Более того, именно я, в данный момент, буду ждать твоего ответа, а ты, в свою очередь волен выбирать – готов ты взяться за эту работу или предпочтёшь отказаться. Что же касаемо моей куртки … Изволь.
Агафон скинул куртку на землю и достал из пакета красивый серый плащ и надел его, потом аккуратно сложил драную куртку и сунул её в пакет.
– Так лучше? – спросил он, оглядывая себя. – Ботинки, конечно, не подходят, но их я менять не стану. Ноги. видишь ли, побаливают от тесной обуви. Много приходилось ходить пешком и всегда они, либо опухали, либо покрывались мозолями. Лучше бы босиком, но здешний климат не располагает, да и смотрят косо на босого. Итак, ты готов меня выслушать?
Антон молчал.
– Наверное готов. – Заключил Агафон. – Почему кладбище, спрашивал ты? Это просто – Каждый человек оказавшись на перепутье, а ты находишься сейчас перед выбором, хотя и не понимаешь до конца насколько много зависит от твоего выбора, задумывается о конечной точки своего пути. А конечная точка, что бы ты о себе ни воображал, – это кладбище. И глядя на могилы, причём на могилы людей деятельных, влиятельных, и многое сделавших, волей не волей, приходиться примириться с мыслью, что после того, как твой земной путь закончится, жизнь, то есть сам процесс, именуемый жизнью, будет продолжаться. И что больше всего раздражает всякого человека, считающего себя центром вселенной, продолжаться она будет уже без его участия. Как бы ты мало не участвовал в жизни, ты всё равно уверен, что без тебя всё остановится или, как минимум, будет уже не то. Но посмотри вокруг – ты не знаешь ни имён, лежащих здесь ни чего они когда-то добились. Миллиарды людей, и ты в том числе, продолжают жить, невзирая на их уход. Вот, – кивнул он в сторону надгробия. – Его отец выкупил себя и своих сыновей из крепостной зависимости, за гигантскую сумму в семнадцать тысяч рублей. Ты же, чтобы уволиться, извёл бумаги на несколько копеек и забыл отдать секретарше начальника десятирублёвую ручку, которую до сих пор таскаешь с собой. В семьях старообрядцев было не принято пить и курить, они много работали, у них в семьях было много детей, которых воспитывали в строгости и почтении к родителям. Сень над надгробиями сделана по проекту самого Шехтеля…
– И что ты мне предлагаешь? – Перебил его Антон. – Умереть вместо такого же предпринимателя, потому что моя жизнь бестолкова и никому не нужна? Или отдать какому-нибудь новому Морозову или Мамонтову своё сердце, что бы он мог прожить подольше и облагодетельствовать человечество новым МХТом или купить ещё сотню картин в Париже, которые он потом подарит России, чем заслужит себе благодарную память потомков? Это та работа, которую ты хотел мне предложить?
Тихо было на кладбище, пела одиноко трясогузка, да ветер шелестел листвой.
Агафон смотрел вверх и шевелил беззвучно губами. Потом его слова обрели звук, и Антон услышал: «Я ошибся в тебе, ты недостоин быть равным богам! Ты отказался от хлеба жизни и воды жизни и сам лишил себя бессмертия, которым я думал тебя наградить. Ты принял от меня чистые одежды и душистый елей, а для вечной жизни они не нужны. Только босой и нагой, молчаливый и бесстрастный может тихо и бесшумно войти в преисподнюю и выйти из нее обратно.
Он посмотрел на Антона и сказал спокойно, слегка улыбаясь глазами, которые были уже не чёрного а оливкового цвета.
– Нет, твоя смерть не продлит никому жизни, а сердце у тебя больное и никому не нужно. Но ты обладаешь тем, чего не хватило лежащим здесь, для исполнения их замыслов. Знаешь, что отличает тебя от всех мёртвых? Ты ещё можешь, что-то изменить, а они уже нет. У тебя есть время жизни. Оно даётся всем, невзирая на талант, красоту и силу. И каждый волен распоряжаться им по собственному усмотрению. Это – дар! Не долг, не кредит или ссуда, как думают иные. Его можно отнять, можно спросить – Как ты им распорядился? – Но он уже твой и только ты решаешь, что с ним делать… Но мы увлеклись разговором, я полагаю, что нам и впрямь стоит передохнуть и, пожалуй, перекусить, чем Бог пошлёт.
При выходе с кладбища их ждала машина. После бутылок с водкой прошлого века, после рассуждений о давно умерших предпринимателях, причём рассуждений, в таком тоне, будто Агафон знал их лично, после предложения упокоится на этом старом кладбище, Антон был уже готов к чему угодно: к тому что там будет карета с конным эскортом и лакеями на запятках, или лимузин с сопровождением и вооруженной охраной… Но их ожидала обыкновенная киа и простой таксист за рулём. Единственное, что отличало его от собратьев таксистов, это то, что за всю дорогу он не произнёс ни слова. Ни Агафон, ни Антон, также не разговаривали. Так в полном молчании они приехали на большую Лубянку. И вот они сидят в ресторане, а между ними столик заставленный всевозможной едой и несколькими графинчиками с прозрачной жидкостью.
– Старик, ты пойми, – Говорил Агафон – в том, что я тебе предлагаю, нет ничего особенного. Если не вдаваться в подробности, то это просто работа. Сколько часов ты тратил на сидение у себя в офисе? Восемь? Девять? А задержаться после окончания трудового дня? А поработать в выходные? И ведь эти лишние часы или дни тебе никто не оплачивал, как я понимаю? А дорога туда и обратно? А мат и понукания начальства? Так вот, ничего этого больше не будет! Работаешь на дому и никакого метро с его давкой в час пик. Оплата, как говориться, сдельная. Из начальства только я, или кто-то из моих помощников. Но мне, а тем более им, нет никакого смысла на тебя повышать голос. Ты будешь справляться со своими обязанностями, как нельзя лучше. Это я тебе говорю!
– Так что мне надо будет делать? – Антон уже здорово набрался и плохо соображал, но его собеседник все никак не хотел объяснить, в чём будет состоять суть его будущей работы.
– Да не торопись ты – Засмеялся тот – Об этом успеем ещё. Об этом и токовать-то не интересно. Потом я же уже тебе сказал, что мне от тебя нужно, но ты опять хлопал ушами. Поверь мне – он делал ударение на " Мне" – Ты справишься. Главное не то что ты будешь делать. Ты ведь, по большому счёту, делать ничего не умеешь. Зачем же мне заставлять тебя выполнять, какую-то работу, если ты все равно её выполнить не можешь? – Он ловко разлил по рюмкам водку, и красиво чокнувшись с Антоном, лихо эту водку опрокинул себе в рот – Твоя бывшая контора брала у тебя то же, что и я хочу от тебя получить – твоё время! Но они его тратили бестолково, потому что не знали, как им распорядиться. И пытались свалить всё на тебя. А я знаю! И ничего сложного поручать тебе не буду. Нет смысла набирать кучу людей, чтобы запереть их в офисе, если никто из них ни хрена не шарит в том, что им поручено. А есть люди, которые знают, что надо делать и умеют это делать хорошо. Им просто – Агафон сделал паузу и продолжил, выговаривая каждый слог – Не хва-та-ет-вре-ме-ни.
Он стал накладывать Антону в тарелку мясо.
– Ты ешь-ешь! Закусывай. Не хватало ещё, чтобы ты язву себе заработал. Ты мне здоровый нужен.
– Ну, если я ничего не умею делать – Антона несколько покоробило, то что на нём так легко поставили крест и в его пьяных интонациях появилась задиристая обида. – Чем же я буду заниматься в рабочее время? На этот вопрос, ты уж, пожалуйста, будь добр ответить!