Но затем он опомнился.
— Это сквозняк, — успокаивая себя, произнес он вслух.
И вновь начал расхаживать по комнате. Но с невольным ужасом и тревогой все время посматривал на альков. Потом нерешительно постоял возле него, прежде чем подняться по трем ступенькам, которые вели к кровати. Трижды он протягивал руку к занавескам и трижды ее отдергивал.
— Нелепый страх! — вскричал он наконец, устыдившись своей слабости, и быстро перешагнул ступеньки.
Из алькова метнулась одетая в белое фигура и, проскользнув мимо него, устремилась к двери в чулан. Безумие и отчаяние придали монаху то мужество, которого ему до тех пор не хватало. Он кинулся следом за призраком вниз по ступенькам, протягивая к нему руки.
— Дух или Дьявол, ты не уйдешь от меня, — воскликнул он, вцепляясь призраку в плечо.
— Ай! Господи Иисусе! — взвизгнул тот. — Святой отец, пустите! Я ничего плохого не замышляла!
Такое обращение, а также плечо, которое сжимали его пальцы, убедили монаха, что призрак этот сотворен из плоти и крови. Он подтащил свою добычу к столу, поднял свечу повыше и увидел лицо… мадонны Флоры!
В бешенстве из-за того, что столь ничтожный повод вверг его в такой нелепый ужас, он грозно спросил, что она тут делает. Флора, пристыженная, что ее обнаружили, и напуганная грозным видом Амбросио, упала на колени и поклялась сознаться во всем.
— Право же, преподобный отец, — сказала она, — я никак не думала вас обеспокоить. Совсем даже напротив! Я собиралась уйти так же тихо, как пришла, а не узнай вы, что я за вами подглядывала, так какая была бы для вас разница? Конечно, я поступила очень дурно, что следила за вами, тут спора нет. Но, Господи! Как бедной женщине, ваше преподобие, смирить любопытство? А мне просто приспичило узнать, что вы тут делаете, ну, я и не удержалась, решила поглядеть одним глазком, чтобы никто не узнал, оставила даму Хасинту посидеть с моей барышней, а сама забралась в чулан. Боясь помешать вам, я сначала подсматривала в замочную скважину, да только ничего не увидела, а потому отодвинула засов и у вас за спиной тихонечко забралась в альков. И лежала там за занавеской, пока, преподобный отец, вы меня не вспугнули и не схватили, прежде чем я добралась до чулана. Вот и вся правда, ваша святость, уж поверьте мне! И прошу у вас тысячу раз прощения за мою дерзость!
Пока она говорила, аббат успел взять себя в руки и удовлетворился тем, что отчитал кающуюся шпионку, указывая на опасности праздного любопытства и низость того, на чем она была поймана. Флора отвечала, что понимает, как дурно поступила, пообещала никогда впредь ничего подобного себе не позволять и, полная раскаяния, уже виновато повернулась, чтобы возвратиться в спальню Антонии, как вдруг дверь чулана распахнулась и из него выскочила бледная, задыхающаяся Хасинта.
— Ах, отче! Отче! — воскликнула она охрипшим от ужаса голосом. — Что мне делать? Что мне делать? Только подумать! Одни несчастья! Только покойницы да помирающие! Нет, я помешаюсь! Я помешаюсь!
— Говори же, говори! — воскликнули вместе Флора и монах. — В чем дело? Что случилось?
— Быть в моем доме еще одной покойнице! Не иначе какая-то ведьма навела на него порчу! И на меня, и, главное, на все кругом! Бедная донья Антония! Бьется в конвульсиях, какие убили ее матушку! Призрак ей правду сказал! Чистую правду!
Флора побежала, а вернее, полетела в спальню своей барышни. Амбросио последовал за ней с сердцем, полным надежд и дурных предчувствий. Как и сказала Хасинта, Антония билась в судорогах, и они не сумели ей помочь, как ни старались. Монах приказал Хасинте бежать в монастырь и без промедления проводить сюда отца Паблоса.
— Сбегать я за ним сбегаю, — ответила она, — и скажу, чтобы он не мешкал.