– Такого себе ещё никто не позволял. Угадай, кого целуют влюбленные на самом деле, когда дело доходит до первого поцелуя?
– Брось! Неужели тебя?
Мефи в ответ скромно улыбнулся и кивнул.
– Представить страшно, сколько народу тебя перецеловало.
– А ты хотела быть первой? У Мефистофеля?
– Конечно! Я думала, что тебя ничто не касалось.
– Таким образом меня ещё никто не касался, не волнуйся.
– Мефи, давай перейдём к делу.
– Аманда, умоляю, скажи, что ты не имеешь в виду секс.
– У нас могло бы получиться, ты ведь практически в человеческом облике!
Снова засмеялись.
– Я бы после такого написала бестселлер под названием «Секс с Дьяволом».
– Кстати, раскрою тебе секрет: когда у влюбленных дело доходит до секса, угадай…
– Так, Мефи, прошу тебя, не нужно продолжать! Мне правды про поцелуи вполне достаточно!
– Как скажешь. Я хотел как лучше.
– Как лучше?
– Да. Правда всегда к лучшему.
– Ладно, я тут подумала. Раз не сексом, так, может, любовью займёмся? – Прости, в другой раз – я сегодня не могу.
– Вечно ты увиливаешь от самого главного!
Смеются.
– Скажи, зачем тебе она нужна, эта любовь?
– Когда любишь – на душе тепло, любовь нужна для того, чтобы согреться душевно! Разве нет?
– Знаю я одно местечко, где можно согреться душевно.
– Ты имеешь в виду ад?
Смеются.
– Значит, все эти сплетни, что там огонь – на самом деле правда?
– На самом деле, сгорают в аду не от огня, а от адского холода. Но огонь там есть, более того – кроме огня там вообще ничего нет. Но он не согревает и не обжигает, и от безысходности сгореть в нём нельзя.
– А замерзнуть можно? – Замерзнуть в аду? Было бы очень забавно, но с самого первого момента существования этого никому не удавалось.
– Да уж, ни в чем нет спасения – безысходность, да и только!
– Мефи, ты мог бы забрать меня к себе?
– Куда?
– В преисподнюю. Найдешь мне там в огне должность управляющей, связанную с искусством. Мне кажется, у меня получится.
– Это твоё желание на твоё тридцатитрехлетие?
– Выходит, что так.
– А почему ты хочешь уйти отсюда? Тебя что-то здесь не устраивает?
– Здесь всё хорошо, я могу и остаться. Просто балуюсь.
– Вот и хорошо, к тому же разницы никакой. Что в рай, что в ад переводи – везде по сути одно и то же. Только хлопот с этими переводами чертовски много. Особенно с такими, как ты.
– Я знаю, чего я хочу на своё тридцатитрехлетие! Чтобы ты говорил только правду хотя бы в день моего рождения. Мефи, ни единого лживого слова и изворотливых шуток! Идёт?
– Ты уверена, что хочешь этого? Ведь нет ничего страшнее правды. Она обжигает, как адский огонь.
– Я выпила полбутылки вина – мне должно быть не так страшно.
– Хорошо, но только когда ты узнаешь правду, ты расстанешься со мной.
– Почему?
– Этого я не могу объяснить. Просто так должно случиться.
– А если я откажусь от своего желания, ты останешься навсегда?
– Нет, здесь никто не может остаться навсегда.
– Значит, мы всё равно расстанемся?
– Скорее, ты расстанешься со мной, и я перестану тебе принадлежать. Несмотря на это я буду приходить к тебе, но совсем другим.
– Когда я гуляю, тебя обычно нет рядом, а когда возвращаюсь в мастерскую – ты есть. Теперь будет наоборот, и ты будешь приходить ко мне, а я буду тебя ждать?
– Можно и так сказать, но это не имеет значения.
– Чем скрепим наш уговор? Кровью?
– Кровью давно не модно. Взгляда достаточно.
И вновь Аманда и Мефистофель сидели и смотрели друг в друга, как смотрела бы тайна в себя, если бы могла.
– Кто ты такой?
– Я – тот, кто считает, что ему в этом мире может хоть что-то принадлежать. Только и всего.
– Ты не так могущественен, как мне казалось.
– Аманда, даже Мефистофель не может оправдать твоих ожиданий. Что можно требовать от простых смертных?
Смеются.
– А как на самом деле? Принадлежит ли тебе то, что ты считаешь своим? – Никому в этом мире ничего не может принадлежать, даже мне.
– Мефи, это ужасно! Как ты с этим живёшь?
– Как в аду.
– Глупенький, почему же ты тогда продолжаешь считать, что тебе может что-то принадлежать?
– Потому что только так я могу существовать: разделяя мир, в котором с одной стороны есть я, а с другой – нечто отдельное от меня, что я считаю своим.
– Но мир не разделяется, когда ты его разделяешь?
Неплохо сказано.
– Будь добр, ответь.
– В разделенности он не разделяется. Но это не имеет значения, Аманда.
– Как не имеет? Получается, что ты существуешь только в несуществующей разделенности! Я не могу понять, как тебе это удаётся.
– Благодаря тебе, милая.
– Что ты имеешь в виду?
– Аманда, единственное место, где я могу существовать – это только в тебе.
– Что, прям внутри?
– Ага. Без тебя меня нет вовсе!
После слов Мефистофеля раздался телефонный звонок. Аманда сняла трубку:
– Добрый вечер, это мастерская Аманды Дюбари?
– Да.
– Меня зовут Пьер Троицки, я к Вам заходил на днях. Помните, мне понравилась ваша работа – статуя Мефистофеля. Вы ещё рассказывали, что её не покупают с того момента, как пропал Ваш отец.
– Да, я помню, на Вас была забавная соломенная шляпа и трость, а ещё Вы были без обуви, босой.
– Дело в том, что я хотел бы купить статую. Скажите, могу ли я за ней заехать, скажем, через полчаса?
– Да, можете, я как раз сегодня планирую задержаться в мастерской, Вы можете не спешить.
– Скажите, Аманда, нужна ли мне будет помощь, чтобы перенести ее в машину?
– Не беспокойтесь, она не такая тяжёлая, как кажется. Если я могу ее переносить, то Вы тоже сможете.
– Тогда у Вас есть время с ней попрощаться. Я уже выезжаю.
– Хорошо.
После слов Пьера Аманда и Мефистофель в последний раз смотрели друг в друга, как смотрела бы тайна в себя, если бы могла.
Пьер Троицки был единственным, кто видел этот исключительно интимный и не предназначенный для других взгляд вечности.
Перед тем как Пьер унёс Мефистофеля, Аманда спросила его, стоя на пороге мастерской: – Скажите напоследок, почему Вы ходите без обуви?
– Я убежден, что перед тем, как увидеть истинное творчество, нужно оставить всё лишнее позади – поэтому снял обувь перед входом в Вашу мастерскую.
– Никогда о таком не слышала. Если Вам будет тяжело его нести – скажите. Я могу Вам помочь.
– В этом нет необходимости, я могу нести его сам. Хотя, когда я впервые его увидел, то был уверен, что не смогу его даже с места сдвинуть.
– Да, он не такой, каким кажется. Прошу Вас, не забывайте следить за ним. Ему необходим уход, хотя бы изредка.
– Конечно, не волнуйтесь. Я очень трепетно отношусь к искусству. Ваше творение будет главным украшением, я бы даже сказал, венцом моей коллекции. И уход за ним будет соответствующий.
– Пьер, а как же шляпа и трость? Вы их оставили на диванчике. Сейчас, я принесу!
– Аманда, пусть они останутся у вас, для меня будет повод ещё раз вернуться к Вам и Вашим шедеврам! Я уже присмотрел несколько картин! Кстати, я совсем забыл – деньги за Мефистофеля уже должны быть у вас на счету. Вы могли бы проверить счёт перед тем, как я уеду?
– Езжайте, в случае чего я позвоню вам.
– Тогда до скорого, милая Аманда!
Пьер с трудом загрузил Мефистофеля в свою машину, потом уселся за руль, со второго раза завёл мотор и неспешно покинул пределы самой очаровательной улицы Ниццы.
Аманда осталась в абсолютном, и от этого непередаваемом, одиночестве. Мефистофель был последним из того, что ей можно было потерять в этой жизни. Возможно, свобода – это когда уже нечего терять.
Как никогда свободная от всего, она по-прежнему смотрела на то, что не было видно, и слушала то, чего не было слышно, пробуя на вкус то, что вкуса не имело.
Когда она вернулась в мастерскую, раздался звонок. Она ожидала услышать Пьера, но раздался женский голос:
– Добрый вечер, могу ли я услышать Аманду Дюбари?
– Это я.
– Надеюсь, я Вас не потревожила, меня зовут Сара Чапкиз. Вашему отцу нужна Ваша помощь. Вы могли бы приехать?
– Отцу? Господи, он жив! А что с ним случилось?
– Он болен, но при этом с ним всё в порядке. Я не хотела бы говорить об этом по телефону. Вы могли бы приехать в Берн?
– Да, это в Швейцарии?