Но в это время произошло событие, не предвиденное истязателями из Орловского централа и грозившее им большими неприятностями. Каким-то непостижимым образом — можно сказать, чудом! — прорвались из тюрьмы на волю два письма Николая Билибина с подробным описанием всего того, что было учинено в Орловском централе над четырнадцатью заключенными-шлиссельбуржцами. Письма эти были напечатаны в Париже, сперва в русском нелегальном органе, а затем и по-французски, в легальной парижской прессе. В Петербурге шестьдесят четыре депутата Государственной думы внесли запрос министрам юстиции и внутренних дел: «о зверских истязаниях, результатом которых были голодовка и самоубийства среди заключенных». Прогрессивная русская печать опубликовала этот запрос и в течение некоторого времени широко обсуждала его.
Скандал получился оглушительный! Все это несколько умерило рвение истязателей в Орловском централе. Не то чтобы они вовсе прекратили пытки и избиения, — до этого, конечно, не дошло. Они не столько ослабили свои кровавые действия, сколько законспирировали, перестраховали их. Можно определить это так: до этого времени истязания совершались почти открыто, изливались на заключенных широко, щедро — «раззудись, плечо! размахнись, рука!». Теперь эту деятельность стали скрывать, наводить на нее невинный грим.
«Побои? Пытки? Истязания? Какой вздор! В первый раз об этом слышим… Большая смертность среди заключенных? Что поделаешь, — тюрьма! Вот, взгляните, отчет по тюремной больнице Орловского централа. В графе «Причины смерти» приведены врачебные диагнозы, — видите? «Пневмония»… «туберкулез»… «цинга»… Что поделаешь, — тюрьма! Спокон веку это типические тюремные болезни, не мы их выдумали! А это? Это врачебное заключение по поводу самоубийства… Что поделаешь! Классические тюремные происшествия: вешаются, вскрывают себе вены… Не с нас это началось, не нами и кончится!»
Да, все это было. Было — и не было. Бывало так, но бывало и иначе. Конечно, от пневмонии заключенных не убережешь, в особенности если, как в Орловском централе, применять осенне-весеннюю пытку холодом: при одеялах из легкой бумажной материи, да при широко распахнутых настежь окнах, которые запрещено запирать под страхом избиений! Как в такой обстановке обойтись без поголовных заболеваний пневмонией?!
Но если имеется официальный документ — заключение тюремного врача, тут уж никому не подкопаться! И точно так же остальные диагнозы — «туберкулез», «цинга», как и врачебные заключения, констатирующие смерть от самоубийства, — все это надежно страхует тюремную администрацию от возможных обвинений в преступных действиях.
Прочитайте то, что пишет профессор М.Н. Гернет в своем капитальном труде «История царской тюрьмы», и перед вами черным по белому предстанет правда: врачебные диагнозы, объясняющие «причины смерти» арестантов Орловского централа, — лишь камуфляж, прикрывающий систематическое уничтожение людей пытками и побоями. Подпись врача здесь — щит, за которым прячется преступление.
Эту подпись надо огласить широко, это имя надо покрыть заслуженным вечным позором! Это врач Орловского централа Адам Рыхлинский. Его уже, вероятно, давно нет в живых. Но если есть имена, заслужившие вечную славу, то есть и такие имена, вокруг которых должна быть возведена стена (отчуждения и проклятья — на века. Таково и это черное имя: Адам Рыхлинский, врач Адам Рыхлинский.
Пусть мне разрешат сделать здесь небольшое отступление.
На страницах «Истории царской тюрьмы» профессора М.Н. Гернета мне вдруг бросилась в глаза знакомая фамилия: студент Альберт Сапотницкий.
Альберт Сапотницкий… Студент… Да это Аля!
Веселый, всегда растрепанный Кудрявич! Новгородский наборщик Сударкин называл его шутливо: «Саматоха»…
Что сообщает о нем профессор Гернет? Арестованный, как активный член петербургской боевой и военной организации РСДРП, Альберт Сапотницкий был осужден по процессу большевиков II Государственной думы.