— Или ты замерзла?
— Я дрожала не от холода. Ох, Грегори… — Джоан умолкла.
— Что?
— Не знаю… — прошептала она. — Не знаю.
— Ну, тогда и волноваться нечего, — решительно заявил я. — Знаешь, я ведь был на вечеринке, которую Никси устроил для Харфнера. Решил за ними немного пошпионить. Там один толстяк с потными кудрями играл регтайм и пел: «Пиликай, скрипач, пиликай!» — Я попытался вспомнить остальные слова.
Она рассмеялась и стиснула мою ладонь.
— Ты очень милый, Грегори, и будь ты хоть на пару лет старше… нет, лет на пять-шесть… я бы точно в тебя влюбилась. Но сейчас ты в безопасности. И кто был на этой жуткой вечеринке? Она ведь была жуткая, я надеюсь?
— Хуже некуда.
Я рассказал ей немножко про вечеринку, не упомянув встречу Бена Керри и миссис Никси. Хватит с бедной Евы и одной головной боли.
— А теперь, — сказала Джоан, чем немало меня удивила (я тогда еще не знал, что от женщин так просто не отделаешься), — расскажи, почему ты вскрикнул, когда я сказала о своем недобром предчувствии. Ну же, не таись!
— Вчера я познакомился с сестрой Джока Барнистона, — начал я.
— Господи! И какая она? Скорей рассказывай, я уже много лет сгораю от любопытства.
— Ну… она необычная, — осторожно начал я.
— Сумасшедшая, верно? — прошептала мне на ухо Джоан.
Там, в темноте, я описал вечер в гостях у Барнистонов, фантастическую Дороти, сеанс гадания и наш разговор с Джоком после того, как его сестра нас покинула. Закончив, я вдруг заметил, что плечом Джоан крепко прижалась ко мне, а вот бледного овала ее лица больше не видно. Она отвернулась. Она плакала. И тогда я понял, что она в самом деле влюблена в Джока, а мой рассказ про надвигающуюся катастрофу лишил ее последней надежды выйти за него замуж.
— Прости, я не должен был рассказывать, — выпалил я, заглядывая ей в лицо. Мне хотелось утешить Джоан, поэтому я обнял ее и крепко прижал к себе.
Жалким сдавленным голосом она пробормотала что-то, а я только и смог сказать, чтобы она не переживала так и не плакала. Одной рукой я обнимал ее за талию, а второй попытался отнять ее ладони от лица и повернуть его к себе. Я поцеловал сперва ее мокрые соленые щеки, а потом и губы. В следующий миг Джоан обвила руками мою шею и прильнула ко мне бархатистыми губами: у них был странный аромат моря, и вот, вспыхнув, в них уже занялась дикая безудержная жизнь, похожая на огонь, который я не мог не разделить. Так вот к чему все шло, наконец понял я в исступленном напряжении. Но где-то в глубине души, плененной двойным таинством кипящей в жилах крови и огромной черной ночи вокруг, которая нарочно нас сблизила, я сознавал, что целую не Джоан Элингтон, а сладко-соленые губы любой абстрактной девушки, а она целует не меня, а образ другого мужчины.
Вдруг, словно тоже осознав эту губительную истину, Джоан отвернулась, и я ощутил на губах вкус мокрого твида. Она резко отстранилась и с силой оттолкнула меня обеими руками.
— Не глупи! — гневно закричала она, словно последние пять минут мы не целовались, а дрались. — Ох, хватит, глупый мальчишка! Мне надо домой.
— Хорошо, — пробормотал я, рассердившись не меньше Джоан. Впервые в жизни я понял, почему с женщинами иногда так скверно обращаются: во мне поднялась волна страшной силы, которую надо было каким-то образом выпустить. Я отстранился и сунул руки в карманы плаща. — Пойдем. Я тебя не останавливаю.
Сквозь черные мокрые деревья мы выбрались на дорогу. Хотя час был не поздний, мне казалось, что уже глубокая ночь: ясная и холодная, присыпанная блестками звезд.