Изнутри меня грели смутные и грандиозные юношеские мечты. Не тогда ли, среди снега и мрака, начал раскрываться подобно цветку мой мир?
Впрочем, через пару дней меня постигло разочарование. Я вышел на работу, но праздники пока не закончились: пирогов, миндаля и изюма было еще хоть отбавляй. Однажды вечером я решил заглянуть в гости к Элингтонам. После позднего домашнего полдника я надел свой лучший костюм и отправился ловить трамвай на углу Уэбли-роуд. (Пожалуй, в моем браддерсфордском повествовании никак не обойтись без трамвая. Наши дни начинались и заканчивались в трамваях, и в этом транспорте я испытал чувства куда более сильные, нежели во всех последующих автомобилях, автобусах, поездах, пароходах и самолетах, вместе взятых.) Итак, я вновь очутился перед заветным домом, на сей раз в полном одиночестве и без приглашения; сердце бешено колотилось в груди. Я помедлил минуту, потом уверенно зашагал по узенькой дорожке к крыльцу. Смелость и инициативность наверняка будут щедро вознаграждены, думал я. Вечер удастся на славу! С наступлением темноты я стану полноправным членом волшебной компании… Я позвонил в дверь и стал ждать ответа, слушая собственное сердцебиение.
Дверь отворилась: все Элингтоны столпились в коридоре, закутанные в теплые пальто и шарфы.
— Это кеб? — услышал я чей-то голос.
Какая-то из девушек ответила, что нет. Я почувствовал себя так, словно пробежал без передышки целую милю. Красный и заикающийся, я стоял в коридоре и должен был как-то объясниться.
— А, Грегори! — удивился мистер Элингтон, делая шаг мне навстречу. — Надеюсь, ничего не случилось?
Я вспомнил, что сегодня он ушел с работы пораньше, и я бы, признаться, очень хотел сообщить ему, что контора сгорела дотла, или мистер Экворт спятил, или из Лондона пришла какая-нибудь срочная телеграмма… да что угодно!
— Н-нет, мистер Элингтон. Я… я просто шел мимо и р-решил зайти…
— Ах какая досада! — сказала миссис Элингтон милым спокойным голосом, который в ту секунду резанул меня больнее ножа. — Мы все идем на танцы к Форестам…
Джоан и Ева (Бриджит я не увидел) рассеянно улыбнулись — очень рассеянно, словно даже не видели меня и в душе безудержно плясали на приеме у таинственных и величественных Форестов.
— Да уж, извини, Грегори, — похожим рассеянным тоном произнес мистер Элингтон. — Лучше закрыть дверь, дует. Заглянешь на минутку?
— Нет-нет, спасибо. Я только мимо проходил… вот и подумал… — сипло проговорил я, после чего мгновенно удалился, не дав никому и слова сказать: презренный и всеми отвергнутый карлик. Однако по дороге домой я превратился в одинокого и беспощадного великана, которого Форесты — кем бы они ни были — чуть ли не на коленях умоляли прийти к ним на танцы. «Ну, хоть разочек! — причитали они. — У нас будут все Элингтоны!» Вот еще!
Вернувшись домой, я пошел прямиком в свою комнату и за один присест написал рассказ в триста сорок пять слов — столь насмешливый, холодный и язвительный, что через два дня сам не смог его читать.
На протяжении нескольких дней контору «Хавеса и компании» на Кэнэл-стрит посещал невозмутимый мрачный интеллектуал, неподвластный каким-либо колдовским чарам. Мистер Экворт, который не понимал моих изощренных метаний духа, решил, что я подхватил простуду, и посоветовал мне настойку хинина на нашатырном спирте и горячее виски с сахаром и лимоном. Я был подчеркнуто холоден и отрешен с мистером Элингтоном, однако он этого не замечал: я решил, что у него опять какие-то неприятности с немецким агентом. Ни мистер Элингтон, ни мистер Экворт не одобряли нового немецкого агента, выбранного против их воли лондонским начальством. Играя роль нелюдимого студента, отшельника-интеллектуала, я заперся в своей спальне, зажег шумный газовый камин и читал «Sartor Resartus» Карлейля и «Уолдена» Торо — два литературных шедевра, будто специально написанных для хандрящих юнцов.