Герберт мог бы запросто зарабатывать на жизнь музыкой, но он малый независимый и поэтому выбрал другое призвание. Так что сотри-ка с лица усмешечку, юная леди, — строго добавил он.
— Хорошо, мистер Экворт, — скромно ответила Бриджит. — Мы с удовольствием его послушаем.
— А ты что принесла? Надеюсь, что-нибудь стоящее? А то нам всякие безделицы не по душе. Мы, местные, любим настоящую музыку. Ну, ступай за нотами.
Бриджит послушно удалилась.
Ева воскликнула:
— Умеете же вы ее приструнить! Мистер Экворт, переезжайте к нам!
— Ни за какие коврижки. Я люблю тишину и покой, — серьезно ответил он.
Джоан рассмеялась:
— Никогда бы не подумала, мистер Экворт!
— Я тоже, — улыбнулся я. — Наверное, мы все думаем, что любим тишину и покой. Только каждый понимает под этим что-то свое.
— Вот что я вам скажу, — обратился Экворт к девушкам, — наш Грегори любит поумничать. И однажды он станет либо выдающимся человеком, либо занудой, с которым никто не захочет иметь дела.
Я потрясенно уставился на него: эта оценка полностью совпадала с моим собственным мнением о себе. Мистер Экворт заговорщицки подмигнул. Я перевел взгляд на девушек. Ева выглядела чуть озадаченной, а Джоан мудро кивала. То был очень странный момент, и я запомнил его на всю жизнь.
К нам снова подошел Герберт Литон: он все потирал свои костлявые руки и разминал пальцы, щелкая суставами. За ним шла Бриджит со скрипкой и папкой для нот.
— Сядь-ка, Герберт, — сказал мистер Экворт с еще более выраженным браддерсфордским выговором, чем обычно. — Плесну тебе превосходного виски — особая штука, дружище, — а потом ты нам что-нибудь сыграешь. Покажешь этим деткам, как надо играть, а то они возомнили о себе бог весть что. Вот тебе виски, а я пойду приготовлю инструмент.
Литон хохотнул и сразу стал похож на долговязого актера пантомимы.
— Благодарствую, Джо! За меня и за мужа моей жены! — С этими словами он в один присест осушил стакан.
Бриджит скривилась. К этому времени мистер Экворт уже убрал с крышки рояля пустые тарелки и поднял ее. Литон, слегка пошатываясь и неистово щелкая суставами, пошел на свое место.
— Что тебе сыграть, Джо?
— Да что душе угодно, — ответил мистер Экворт. — Впрочем, от Баха я бы не отказался.
— Я тоже! — воскликнул Литон и согнулся в три погибели, раскинув длинные руки над клавиатурой.
Бриджит как будто удивилась, перестала возиться с нотами и села слушать.
Одним чистым ударом по клавишам Литон развеял все наши предрассудки о страховых агентах, торговле шерстью, Браддерсфорде, пропорол насквозь XX век и очутился в XVIII — веке Иоганна Себастьяна Баха. Каждая нота была слышна в игре огромных костлявых рук — безошибочной и кристально чистой. Эти руки смогли передать то, что дается отнюдь не всем пианистам, играющим Баха: напевность, теплота и яркость, как у солнечного луча на мраморном полу. Прелюдии и фуги пели и взбирались все выше, затем с грохотом обрушивались вниз… Рояль Джо Экворта превратился в целый мир сменяющихся оттенков и красок.
— Нет-нет-нет! — закричала Бриджит, когда он закончил. Она подбежала к Литону и едва не обняла его. — Играйте еще, ну пожалуйста, я очень вас прошу! Продолжайте! Мистер Литон, умоляю, не останавливайтесь! — Ее голос дрожал, глаза блестели.
— Ну что, прав я был? — самодовольно спросил мистер Экворт. — Вы, молодняк, еще ни черта не понимаете. Глотни виски, Герберт!
— Какой виски! — воскликнула Бриджит. — Вы правы, я ничего не понимаю.