– «В течение долгого времени египтологи предполагали, что по своему происхождению Нефертити не была египтянкой, хотя ее имя, переводящееся как „Пришедшая красавица“ исконно египетское. Однако сегодня известно, что ее родителями были египтяне. Вместе со своим супругом Нефертити правила Египтом около двадцати лет. Нефертити, одно из имен которой – Нефернеферуатон – означало „Прекрасны совершенства Солнечного диска“, играла важную роль в событиях своего времени. Но счастье продолжалось недолго. На двенадцатом году правления Эхнатона и Нефертити скончалась принцесса Макетатон и это, по-видимому, стало переломным моментом в жизни Нефертити. У той, кого современники называли „красавицей, прекрасной в диадеме с двумя перьями, владычицей радости, полной восхвалений… преисполненной красотами“ появилась соперница. Нефертити оказалась в опале и провела остаток дней в одном из второстепенных дворцов столицы».
– Ладно, подытожил Артём, – египетский период можно считать завершенным. Монотеизм, Эхнатон, Моисей. Дальше – Иисус, а значит, Израиль. Черт, они и убили еврея! Куда уж больше! Плохо. Все плохо. Спорить с собой в таком деле, все равно, что играть в поддавки. Мне нужен Ватсон. Но, злой, никогда ни с чем не согласный. Такой ирландский или карабахский. Желательно женского рода.
Продолжая эту линию, он не заметил, как провалился в сон.
Аменхотеп ругался отборным матом. На древнеегипетском, который Артём почему-то не только понимал, но транслировал на русский. Получалось очень образно. Суть сводилась к тому, что он, Артём – козел, потому что не понял главного из «египетского периода». И пока не поймет, не поймет остального. И как тогда найдет потерянное?!
– Что, – спросил Артём, – что я должен найти? Еврея, которого надо убить? Не буду! Лучше быть козлом.
– Похоже, так и есть, – вздохнул Эхнатон. Артём почувствовал, как в нем поднимается гнев. Не от слов фараона – на такое покупаются дети. Гнев на себя, что вообще позволил втянуть себя в этот сволочизм. За спиной Эхнатона появилась Нефертити. Она прижала палец к губам, что-то очертила в воздухе рукой, и Артём увидел пирамиду. Это была очень странная пирамида. Она была выложена не из каменных плит, а из листов золота. Вокруг было пусто и тихо какой-то космической пустотишиной. Ощущение одиночества и ничтожности своего «Я» было таким безнадежным, что сердце пронзительно молило о смерти. И вдруг раздался звук. Он был ни на что не похож, да и взяться ему было неоткуда. Единственным предметом кроме самого Артёма, была пирамида. И тут он понял, что звучало. Оказалось, что квадраты листов, из которых была выложена пирамида, вовсе не были цельными. Они были разрезаны по диагоналям, образуя по четыре треугольника. В точках пересечения диагоналей, скрепляя эти треугольники, находились какие-то темные кружочки, похожие на шляпки гвоздей. Вибрация треугольников и создавала звук. Когда прошел первый ужас и первое оцепенение, Артём стал вслушиваться и понял, что это не просто музыка. Точнее, это вовсе не музыка. Это что-то другое, сигнал, сообщение. Он напряг мозг и понял, что вполне способен запомнить, а потом и воспроизвести этот сигнал. Он практически запомнил его. Он мог его отбить, записать и постараться расшифровать. Он проснулся, включил диктофон и вырубил его. – Это уже было, – подумал он, – по-другому, но было, когда человечки пытались заставить его выучит свою абракадабру.
И опять первобытный ужас обуял его. Он бросился в постель, выпил снотворное, повторяя как заклинание: «Забыть! Забыть! Забыть!»
*****
Артём помнил то удившее его чувство обретенной родины, которое он ощутил в Египте. В Иерусалиме было другое. Тревога. Беспричинная, подсознательная, глубинная тревога, не оставляющая его ни на секунду. Сказать, что Артём верил в переселение душ, было бы таким же преувеличением, как сказать, что он не верил в это. И вера, и мистика, и атеизм и нигилизм были равноудалены от его души и равноинтересны его разуму. Нахлынувшие на него события не только не приблизили его к вере или мистике, напротив, усилили «коэффициент сопротивления» – он органически не выносил давления. Даже, если был уверен, что это однозначно ему на пользу.
– Ладно, – решил он, – примем переселение душ как рабочую гипотезу. Допустим, что в меня вселился дух Эхнатона. Фак! Фак! Он, что лучшего места не нашел? Верь после этого в свободу воли! Ладно, поехали дальше. Фактически, все, что написано об Эхнатоне, сводится к тому, что он провозгласил монотеизм. Его не поняли и, скорее всего, уничтожили. Ну, это как раз понятно – человеки всегда новое принимают в штыки. Но, чего он, черт побери, хочет? От меня и вощще? В принципе, он должен торжествовать – в конце концов, его идея победила. Чего ж он бесится? И причем тут евреи? Почему надо убить еврея и какого именно? Фак побери, это у них в Египте фараону стоило моргнуть и сметали не только одного неугодного, но целые народы. Хотя, конечно и сейчас… Ладно, это к делу не относится. А что относится? А, евреи! Но, врагами Эхнатона были вовсе не они, их, кажется, еще и не было. Ну, в смысле, занозы или угрозы… Ладно, не до деталей. Врагами Эхнатона были жрецы. Тогда какого лешего он хочет от евреев?
Вздохнув, Артём снова полез в интернет. Вскоре что-то забрезжило. Он скачал «Моисей и монотеизм» Фрейда и погрузился в чтение. Залпом прочел, пошарил еще по интернету, налил водки, выпил и вышел из номера. Он шел по улицам Каира, заглядывал в лавки, покупал сувениры и думал. Он думал, что если допустить что Моисей был реинкарнацией Эхнатона, его последователем, родственником или еще черт-те как иначе связанным с ним, как полагают некоторые исследователи, то тогда тем более не понятно, почему надо убивать евреев. Ведь Моисей сделал то, что не сделал Эхнатон, и именно это обеспечило ему успех. Эхнатон понимал, что в таком устоявшемся обществе, как Египет, новой теории или религии не осуществиться. Во всяком случае, за одну человеческую жизнь. Поэтому он собрал сподвижников и построил новый город. Но ведь он оставался владыкой Египта. Египтяне видели, сравнивали, недоумевали, возмущались. Благо на это работала целая армия мутиловщиков-жрецов. Хотя, скорее, именно Эхнатон в глазах Египта выглядел мутиловщиком.
Моисей не повторил эту ошибку. Он собрал народ, не имеющий ничего общего с Египтом и повел его в пустыню. Он сделал правильную ставку – на деклассированных. На тех, кто не имеет корней на почве своего бытия. Они теряли плен в обмен на гарантию лучшей жизни. Позднее, на этом будет строиться не одна революция. Кто ж устоит перед обещанием свободы, прав и прочих благ?! Впрочем, оторваться от привычного – только первый этап. Второй – принять новое, как гарантию лучшего. Третий – трансформировать новое в традицию… Пока не настанет черед очередного нового. Все правильно.
Конечно, Моисею было легче – он не был владыкой чего-либо, что, сопротивлялось бы новым начинаниям, как то делали жрецы в Египте наперекор Эхнатону. Но, безусловно, ему тоже нелегко пришлось – его народ тоже порой тянуло к прошлым «традиционным ценностя». И они то решали золотому тельцу поклоняться, то роптали, требуя «лук и чеснок Египта». Впрочем, и их можно понятно – за годы скитаний худшее из времен египетского пленения забылось, а новое поколение, так вообще считало это байкой. Но, Моисей выиграл время, которое мутиловщики упустили – народ успел так далеко уйти, что возвращаться было не лучшим решением. Да и как их встретят, после всего, что было связано с их исходом?
Но мудрый Моисей не просто так 40 лет водил свой народ по пустыне: «ветераны исхода» постепенно померли, а новая генерация знала лишь, что идет к лучшеей жизни. Ну, в общем, план удался. Пожалуй, за исключением одного —лучшего. Впрочем, по сравнению с пленом, свобода и своя земля, все-таки, лучше. Хоть ясно, за что смерть принимать в случае чего.