– Ну а ты? Чем занимаешься в жизни? Куда и зачем идешь? Рассказывай!
А Добрынин, выслушав ее невеселую историю, даже и не знал теперь, что ей говорить. Врать не хотелось, девчонка открылась ему полностью, и отвечать на ее откровенность неправдой он не мог. А правду сказать… Слишком невероятна была правда, чтоб в нее поверить. И тем более для нее, девушки, которая прожила всю жизнь в закрытом поселке, в окружении семьи и в жизни пока ничего толком и не видела. Не решит ли, что он насмехается? Не обидится ли?..
– Подъезжаем, – помедлив немного, вывернулся он. – Пенза – вон она уже, а там и птицефабрика твоя. Давай уж после, тем более и у меня рассказа не на один час.
Юка кивнула и снова принялась вертеть рулем, глядя на дорогу.
К повороту с тракта на птицефабрику они подошли еще засветло. Мимо подстанции Мамонова пролетели с ветерком – на тракте не было ни души, хотя здесь уже начинались владения пензенских общин и группировок, и особенно – поселка энергетиков. Сама подстанция скрывалась за разросшейся посадкой, превратившейся в плохо проходимый лесок, света там не горело, засад им никто не чинил – и «Тайфун» прошел, как по маслу.
Охота на куропата ночью – чистой воды самоубийство. Да, он хреново видит, но ты видишь еще хуже. А вот слух и обоняние у него, как и скорость… короче, вспоминаем поговорку про носорога. И потому Добрынин торопился. До сумерков по его прикидкам оставалось часа два – вполне достаточно, чтобы выйти на позиции и вылупить птенчика. А уж там… зацепить петлей за лапу, отволочь к тракту – тут и ощипать без суеты и спешки. Ничего сложного. Разве что вызывало сомнения, как он будет добывать этого зверя без крупного калибра. Придется на минимальное расстояние подходить и бить как белочку – точно в глаз… Ладно. По месту определимся.
Если судить по карте, от поворота до маячащего на горизонте поселка Полевого, на окраине которого и находился комбинат, было километров десять. Тракт и поселок соединяло некое подобие дороги – насыпь, на которой совсем не осталось асфальта, а поверхность была выглажена ветрами с окружающих полей до состояния стиральной доски. Чтобы не трястись по этим ребрам, Юка взяла правее, сойдя с насыпи – и «Тайфун», пробивая в высокой траве широченную колею, наперерез через поле попер к забору птицефабрики.
– Близко не подходи, – предупредил Добрынин девушку. – Встань метров за четыреста, развернись, чтоб в случае чего можно было сразу рвануть. Связь есть?
– Конечно, – кивнула Юка.
– А позывной?
– Матильда, – чуть помедлив, ответила она. – Меня дед так в детстве называл… Пусть такое будет.
– Четыреста тридцать шесть два ноля выстави на радиостанции. На этой частоте будем.
– Сделаю. Что ты задумал?
– Если б я сам знал, – отмахнулся Данил, вращая штурвал дверцы в силовой отсек. – Осмотрюсь, там дальше и решим…
Пока он одевался, что внутри движущейся по неровному полю машины было не такой уж простой задачей, «Тайфун» добрался до условленной точки. Сделав широкий круг по полю, Юка выставила машину кормой к фабрике и включила камеру заднего вида, переключив ее на монитор в жилом модуле.
– Есть картинка, – по внутренней связи услышал Добрынин. – Надо? Можно увеличить, уменьшить, на определенную точку навестись…
– Мне не надо, – отозвался он уже по каналу скафандра. – Я на крышу, оттуда погляжу. Машину только не дергай. Я уже как-то летал с танка – удовольствие так себе. А тут высоты в два раза будет…
– Мне что делать?
– Наведись пулеметом на фабрику и жди команды, – подумав немного, ответил Данил, стоя уже у двери в тамбур. – Дальше по обстоятельствам. Сначала понаблюдать нужно, что там и как…
С собой много брать не стал. Длинный клинок, который теперь окончательно нашел свое место на левом предплечье костюма, бинокль, винторез, три коротких магазина с «Шершнями» и пару выстрелов для подствольника, термобарический и осколочный. Последнее – так, чисто для подстраховки, ибо требовалось устроить здесь не войну, а охоту.
Забравшись на крышу, Добрынин умостился поудобнее, достал «Юкон», приник к его резиновым окулярам. Двухметровый забор частично скрывал территорию, и видно было лишь какую-то ее часть, да и то под углом, поэтому он не сразу сообразил, что же такое наблюдает. Что-то там двигалось… что-то крупное… какие-то огромные серо-бурые валуны, лениво, медленно перекатывающиеся по внутренней территории… И лишь спустя несколько секунд до него вдруг разом дошел смысл картины. Все пространство за забором – все, исключая, разве что, постройки на территории – было буквально забито мутировавшими птичками! Они кишели там! Они бродили взад и вперед, толкая друг друга своими огромными телами, копались в земле мощными четырехпалыми лапами, что-то временами откапывая и склевывая, либо просто стояли на одном месте, по куриному вертя туда-сюда здоровенной башкой с гребнем. И – все они находились внутри, за оградой! Снаружи, в поле, не было не одного, словно хлипкая изгородь из ребристого металлического профлиста, огораживающая всю территорию птицефабрики, была для них непреодолимой преградой!
– Вот это нихрена себе дела творятся… – пробормотал Добрынин и, нажав кнопку гарнитуры, сказал: – Наблюдаю куропатов. Внутри периметра их сотни. Очень много. Но снаружи – ни одного. И забор полностью цел, будто они его касаться бояться. Есть идеи?..
– Нам докладывали, – отозвалась Юка. – На Совете выдвигалось несколько гипотез, но я больше склоняюсь к гипотезе «условного рефлекса». Смысл в чем… Цыплята-бройлеры выращиваются в больших деревянных ящиках, в ограниченном пространстве. Там есть все, что им нужно для жизни – и пища и вода, и опилки. Стенки ящика для них – монолитная скала. Цыпленок, даже натыкаясь на стенку регулярно, не может ее повредить, и потому со временем приобретает определенный рефлекс, который говорит ему, что она непреодолима. Так же и здесь. Они просто не понимают, что могут своей тушей продавить забор и выйти наружу. Вот и бродят внутри, как в заключении.
– Как же они из ящиков-то повылезали?.. – пробормотал Добрынин, продолжая наблюдать эту, внушающую какой-то даже внутренний дискомфорт, картину. Столько монстров в одном загоне… Не хотелось бы оказаться у них на пути, если вырвутся!
– Они выросли, – пояснила девушка. – Переросли стенки ящика и перешагнули их. Меня больше другое интересует: как они выжили, спустя столько лет после Войны, если все время за забором сидели? И почему вдруг лишь недавно были обнаружены? Не может же такого быть, чтоб караваны здесь раньше не ходили…
«А меня вот больше другое интересует, – усмехнулся про себя Добрынин, вдруг явственно вспомнивший куропата, чуть не обрушившего здание общаги у войсковой части. – Какой мудак их отсюда выпустил? Да так, что они с огромной скоростью по окрестностям разбежались и теперь не только в Пензе, но и в Сердобске их предостаточно…»
А вслух сказал:
– А что говорит наука?
– Опять же, есть гипотеза Совета об анабиозе эмбрионов, – отозвался наушник. – Эмбрион цыпленка находится в яйце. Опытным путем – не нами конечно, еще до Войны – было установлено, что предельный срок хранения яйца до инкубации – двадцать пять-двадцать восемь дней. Но что-то, видимо, дало толчок к тому, чтобы яйца пролежали гораздо дольше. И какое-то новое воздействие начало инкубацию. Тут разные есть гипотезы, и для того чтоб они превратились в факт, как раз и нужно изучение…
– Такую гипотезу и я могу выдать, – усмехнулся Данил. – Ладно, черт с ним. Гадать и строить предположения, это как раз по части яйцеголовых. А у нас сейчас чисто практическая задача – отстрелить птенчика на ужин. Есть варианты?..
– А вот это уже по твоей части. Ты у нас спец, ты и думай, – слегка обидевшись, как ему показалось, ответила девушка и отключилась.