– Сказано – сделано, – произнес он вслух.
От принятого им решения наступила какая-то эйфория, которая придавала уверенности в правильности его выбора, отчего Рус торопливо одевался, собираясь немедленного ехать в тюрьму к Соломонову.
Он поспешно оделся, собрался, вставил сим-карту в мобильный телефон, положил его в портфель и вышел из дома. Пробок в городе еще не было, и до следственного изолятора №9 на улице Лебедева он доехал быстро. Только лишь когда он уже оформил пропуск в тюрьму, сдал свое адвокатское удостоверение и его пропустили на территорию изолятора, только тогда к нему неожиданно вернулся страх. Рус ощутил его всем своим нутром, и холодный пот выступил на лбу, ладони стали холодными и влажными.
«Черт меня дери! – подумал он, – как же я так лоханулся-то?! Как повелся на такую гнилую тему с этой просьбой Соломонова? Он же уголовник, ему нельзя верить, – говорил он себе. – Но, с другой стороны, многие адвокаты так делают, – успокаивал он себя, – взять хотя бы недавний случай с адвокатом Стулиным, так у него вообще мобильник зазвонил на следственном действии при допросе его подзащитного в самой тюрьме. Он его забыл сдать на проходной, так ничего же ему за это и не стало-то. Ну докопался до него следак, ну и все, дальше дело не пошло. Или вот, например, мне многие адвокаты говорили, что носят они своим подзащитным мобильники, чтобы те бабло для оплаты их защиты на свободе находили. Ну вот ничего такого в этом и нет, – оправдывал себя Рус, – я просто делаю то же, что делают многие, просто у меня небольшой нервяк оттого, что я делаю это в первый раз, и только».
«Да, все так и есть, – услышал он голос в своей голове, который часто у него появлялся, когда он анализировал свои мысли сам с собой в поисках верного решения, – только все преступное и незаконное всегда и страшно, и только в первый раз».
Это еще один заключительный элемент дьявольского алгоритма выбора, когда страшно в первый раз, и ты понимаешь это, успокаивая себя и оправдывая свой поступок.
«Может быть, стоит остановиться, пока не поздно?» – прошептал все тот же голос.
– Да поздно уже метаться-то, – ответил сам себе Рус, войдя в помещение следственного кабинета. Ему достался кабинет, в котором он уже был со следователем Мономаховым при первом допросе Соломонова.
Стараясь скрыть подступающее волнение и чтобы убить время в ожидании привода его подзащитного конвоем изолятора, Рус усилием воли заставил себя задуматься о своих недавних любовных похождениях, как раз эта тема могла его сейчас отвлечь от тревожного ожидания встречи с Соломоновым.
Думки на эту фривольную тему впервые шли тяжело, но Рус думал о бабах изо всех сил, представляя себе голые женские сиськи, попы, и через некоторое время он смог вспомнить, как недавно провел ночи с Феклой из СПбГУ, работающей в жилищном комитете, и с сестрой Лехи, знакомого его друга Макса, которая работала проституткой в Воркуте15. В обоих случаях, когда отношения только начинались, Рус придавал им самое серьезное значение в своей жизни, а как все дошло до секса, сразу после этого интерес у него к этим женщинам пропал. Вот это ощущение теперь и настораживало его, ибо он-то в душе своей всегда искал чистой и светлой, настоящей любви, о которой знал понаслышке, но о которой никто не знал в целом мире, никто не мог дать однозначного ясного и понятного ответа на вопрос: что же это за чувство-то такое и как понять, что испытываемое тобою чувство к другому человеку и есть та самая любовь? Рус делал все так, как делали все люди: знакомился, встречался, общался, трахался и… расставался. Правда, была у него какая-то душевная боль после расставания с его женой Ириной, на которое его заставила пойти его сумасшедшая мать, и развод с ней16 принес ему ощутимые страдания, но ненадолго, ибо уже через непродолжительное время он уже трахал блондинку Феклу, думая, что любит ее в этот момент настоящей и светлой любовью, а когда все закончилось, на Руса накатила усталость, навалился сон, и его очень обрадовал утренний ранний уход Феклы сразу после секса к себе домой.
«Вот, значит, этот момент доказывает, что это и не любовь была у меня к Фекле. А что же тогда, как не любовь, если я ее сразу при знакомстве трахнуть не хотел? Если я не думал о трахе, тогда это любовь и должна быть, – одновременно спрашивал он себя, мысленно рассуждая, не находя ответа. – Вот, блин, пипец, как тут разобраться, есть любовь вообще в мире или нет и что же это за чувство-то такое? Кто бы знал бы ответ? – думал он. – А может быть, надо просто попробовать как можно дольше не трахаться с девушкой, не намекать ей, не давать повод думать девушке, что я хочу ее трахнуть? Может быть, это зародит в отношениях настоящее, светлое, чистое чувство, которое после секса не закончится, а усилится? – думал он, теребя голову. – И надо, кстати, попробовать эту схему в отношениях с Оксаной, официанткой из кафе. А что? Очень может даже быть, что мне повезет, она же такая порядочная девушка, пошла мне навстречу, поверила мне, разрешила уйти из кафе и позже привезти деньги, чтобы рассчитаться за тех двух баб17…»
– Думаете о делах наших суровых? – услышал Рус голос над своей головой и невольно вздрогнул от страха. Перед Русом стояла тощая длинная фигура его подзащитного – Игоря Соломонова, бандита с большой буквы, рецидивиста со стажем, которого он взялся защищать ранее просто по пофигизму, из-за интересного набора статей его обвинения: бандитизм, разбой, грабеж, похищение человека, а теперь пофигизм пришлось уже и отбросить, дабы самому не попасть под проблемы. Подняв голову и посмотрев холодным взглядом в глаза Соломонову, Рус сухо сказал:
– Садись напротив меня и слушай.
Соломонов не стал иронизировать, как в прошлый раз, и осторожно опустился на привинченный к полу железный стул, с интересом рассматривая Руса. Рус тоже продолжал пристально смотреть в глаза Соломонову в надежде увидеть в его ответном взгляде подвох, обман или что-то такое, что его бы насторожило, вызвало в нем тревогу или страх, и он бы остановился. Но ничего такого Рус в них не увидел.
– Короче, я принес тебе… что ты просил, – сказал он шепотом, показав глазами на стоявший рядом со стулом Руса его рабочий портфель.
– Не ожидал, – растянуто произнес Соломонов, покачав головой, – уважаю.
– Я принес, чтобы ты решил вопрос по оплате моих услуг твоим отцом. Ты должен за неделю решить этот вопрос, – шепотом произнес Рус, наклонившись к лицу Соломонова.
– Недели мало сроку, – тихо ответил он в ответ, – но я постараюсь, если не загнусь в тюрьме раньше времени.
Рус ощутил сильный запах табака изо рта Соломонова, отпрянув назад.
– Что значит если не загнешься?
– Да то, я же ВИЧ-инфицированный, – ответил Соломонов, – вот без медицинской терапии могу и сдохнуть тут. Мне бы сдохнуть на свободе – вот моя единственная мечта, за которую буду папу просить продать комнату и расплатиться с вами, – ответил Соломонов, подвигаясь ближе к Русу, пронзительно посмотрел ему в глаза и негромко произнес:
– Я тут поспрашивал среди братвы на тюрьме, за вами добрая слава ходит, знают вас пацаны как крутого сухого адвоката с Апрашки, у которого ни один подзащитный еще ни разу не сел.
Да, Рус заглотил эту психологическую наживку, эта информация польстила ему, и он расслабился, что отразилось сразу на его дружественном, теплом тоне.
– Короче, говори и яснее, – сказал Рус, снова придвинувшись к Соломонову. Соломонов еще дальше вытянул свою шею, чтобы еще ближе придвинуться к голове Руса, и умоляющим тоном прошептал:
– Вы бы принесли мне в тюрьму шприцы одноразовые, я тут хоть витамины себе поколю, – жалобно пробормотал он, – чтобы не сдохнуть раньше времени в тюрьме, а то в последнее время болею, иммунитет почти ноль, боюсь, сдохну и вас подведу, не расплачусь с вами.