Все годы городок был «полная чаша», и не только по сравнению со столицей края, но и с любыми другими крупными городами. Отгороженные от всего внешнего мира, люди жили большой семьёй, где подгулявший вчерашний солдат – срочник мог запросто зайти к любым своим новым соседям, на обед или ужин. Принимали всех одинаково – с теплотой и радушием.
Первая ремонтно-техническая бригада появилась в городке вместе с первыми жителями в 1958 году. В этом же году в сооружение доставили и первые специзделия. С этого момента и начинается история стратегического объекта «С». По своему непосредственному назначению объект прослужил двадцать восемь лет. Если бы не известные политические события, то никто и никогда бы не узнал бы такого городка на Чукотке, с заковыристым украинским названием.
Первая часть
Ты не веришь – клянусь Аллахом
Целый лес утонул в муке,
И дороги блестят, как сахар,
Он растает в твоей руке.
Там на ветках туман клубится,
Что верблюжьей белей слюны,
У людей голубые лица,
Как под звездами лик луны.
Я клянусь – не жевать мне хлеба,
Чтобы так не видал нигде,
Они ходят по тверди неба
Той, что плавает в их воде.
Ты не веришь – клянусь Аллахом
Там вода твердеет, как сок
И кружит, рассыпаясь прахом,
Как в пустыне летит песок.
Люди знали цена мизинца
Этим бредням и мчались прочь,
Но потом со слов абиссинца
Все же долго смотрели в ночь…
Анатолий Гордукалов
Край холодного солнца ещё не показался из-за сопки, но его первые лучи, растекаясь по стылому небу багряным заревом, уже разделили небо и землю, и в Золотую долину робко ступил новый день. Ночь, прячась в робкие тени, хитрой северной лисицей, нехотя отступала, она понимала всю безнадёжность своего положения, но не собиралась так просто сдаваться и поэтому ловко скользнула под огромную сопку, закрывавшую собой добрую половину начинающего светлеть неба. Заплакали и погасли последние звезды, рассыпаясь в мелкую пыль утренней росы, которая влажным сверкающим ковром легла на землю.
В долине показалось солнце, и ночь, забеспокоившись, прижала уши и закрутилась волчком на месте, попыталась высунуть морду на свет, но тут же обожглась, тихонько заскулила и забилась в каменный распадок русла сухого ручья под сопкой, где глубоко вздохнула и затихла до вечера.
Заиграл хрусталь небесный в солнечных лучах, всполошился от горячего малинового на востоке, до холодной синевы, что красят небо с той, западной стороны, воды глубокого лимана.
Зазвенела чистотой воздуха долина на самой своей высокой ноте, рванулась ввысь и вернулась обратно искрящимся на солнце инеем, который моментально покрыл собой всю невысокую растительность, прижатую к земле простором сурового климата.
Солнце оторвалось от земли и покатилось по небу, отражаясь в крохотных блюдцах озёр, разбросанных и здесь и там по кочковатой тундре, над которой высились вековые сопки, давно пустившие свои корни в вечную мерзлоту. Загорелись на солнце ледяные алмазы, вспыхнули ярким многоцветьем, недолго покрасовались, и тут же, подёрнувшись пеплом, просели и потекли каплями воды с крошечных листьев.
Как и тысячу лет назад, в это же самое время, очередной день пришёл в долину.
Лёгкий и скорый ветерок принёс откуда-то со стороны посторонний звук, потревоживший чуткий сон седого пса, дремавшего под перекрытием старого окопа давным-давно отслужившей своё линии обороны, непонятно от кого и зачем построенной в этом крае. Веки пса дрогнули и он, открыв глаза, не мигая, уставился в пустоту окопа перед ним. Звук, который нарушил скорее забытьё, чем неверный сон, не повторился и напрасно пес, напрягая свой слух, крутил ушами, – кроме тихого и ровного дыхания отдыхающих рядом товарищей, ничего не было слышно. Издалека до чуткого уха долетел тревожный крик чайки, но он был очень слабый и такой далёкий, что даже ветер, тихо шелестевший листьями травы, почти перекрывал его.
Седой пёс прикрыл глаза и снова попытался забыться, но невесомый сон растворился в воздухе и бесследно пропал вместе с остатками ночи неизвестно где. Пёс никак не мог вспомнить свой короткий сон, который так некстати был прерван на самом интересном месте. Сон был хорошим, как удачная охота, нежным и вкусным, как материнское молоко, только, вот, про что он, – никак не вспомнить. Может быть, он был про далёкое детство, ведь было же когда-то у него детство, беззаботное, щенячье…
Неподалёку, из жёстко сплетённой растительности, внезапно вынырнул молодой суслик и, прислушиваясь, застыл невысоким столбиком. Он уже почувствовал присутствие псов, их запах принёс свежий утренний ветер, и теперь, сильно перетрусивший от такого соседства, зверёк должен был предупредить своих сородичей об опасности. От одной мысли, что ему придётся поднять тревогу и тем самым, может быть, навлечь на себя смертельную опасность, бедный суслик, эта несчастная земляная белка, чуть не помер от страха, который сначала загнал его в самую дальнюю и безопасную часть его хитроумно вырытого подземного жилища и держал там некоторое время. Страх перед смертью холодными тисками сдавил затрепетавшее сердечко и уже подбирался к горлу, норовя перехватить дыхание, как что-то, доселе незнакомое и неведомое трусишке, внезапно подхватило его своей сильной рукой и вынесло прочь из спасительного убежища, и вот теперь, окончательно побеждая труса, зверёк громким кличем подаёт сигнал:
– Тревога! – быстрее пули, молнией летит весть, – Тревога! – как сильно бьётся отважное сердце в подбородок, – Тревога! – прочь страх и пусть громко стучит в висках, но зато теперь я – самая отважная земляная белка!
Не рык звериный и не птичий крик летит над рыжей тундрой, а пронзительный и стремительный громкий клич земляной белки разносится окрест, предупреждая всех об опасности.
Прокричал и рухнул вниз, потратив все свои силы на этот крик. Упал и прислушался, – уж не подкрадывается ли кто ненароком, а то так громко кричал, что сам ничего из-за собственного крика и не слышал, но снаружи пока не доносилось никаких тревожных звуков, лишь вдалеке кто-то из сородичей ответил на его, потревоживший утреннюю тишину, клич.
Псы в старом окопе разом вскинули головы и посмотрели на седого вожака, – тот длинно и неторопливо потянулся и, прогоняя остатки сна, широко зевнул, громко клацнув при этом зубами:
– Евражки, глупые, трусливые суслики. – Он пристально посмотрел каждому товарищу в глаза, но никто не отвёл и не спрятал своего взгляда, – Нам пора…
По осыпавшемуся мелкому гравию псы выбрались из своего убежища наружу. С высоты крутого склона, залитая ярким светом, долина лежала как на ладони, которую неведомый Создатель держал «лодочкой», согнув ровно на столько, сколько было необходимо для того, чтобы здесь обязательно когда-нибудь зародилась и пустила свои корни необыкновенная сила жизни.
Омытый утренней росой, приземистый кустарник, несмотря на свою кривизну, закрученную многими годами, в это утро выглядел помолодевшим. Его пожухлая листва уже почувствовала на себе ледяное дыхание приближающейся зимы, она поменяла цвет и, умирая, стала скручиваться, теряя жизненные силы. Уходящий в корни сок накрепко прикрепил эти корявые, и, теперь уже совсем не похожие на недавно распустившуюся весеннюю молодь листья, к коротким и жёстким прутьям, по которым к ним поступали из земли силы, всю такую их недолгую летнюю жизнь. Зимой ни суровые морозы не смогут разъединить эту связь мёртвых листьев со своими корнями, ни бесноватая пурга, под напором которой здесь прогибаются даже горы, будет бессильна оторвать их, и лишь когда стают снега и быстрыми потоками умчатся с этих сопок к океану, лишь тогда, подвластная невидимому дирижёру, земля отдаст свой сок, новая сила зародится и, выходя на свет, сбросит с ветки старый лист, чтобы развернуть и протянуть навстречу вечному солнцу новый. Старые же листья покорно лягут на землю и многие из них, подхваченные шальными ветрами, унесутся далеко от этого места, размолотые в пыль об острые скалы, пропадут где-то в огромном и безбрежном океане, и только в коротких снах, слезами неба, некоторым из них суждено вернуться обратно.