Задолго до повестки нас вызывали в районный военкомат, где какой-нибудь лейтенант дотошно расспрашивал судьбу и родословную каждого из нас, потом проверяли врачи.
С медосмотром часто получался смех. В некоторые кабинеты надо заходить голым, иногда даже задний проход показывать, а там девчонки чуть постарше тебя… Вот и стоишь весь напряженный, сжатый всеми мышцами, согнуться не можешь, хоть доской клади куда угодно. А она в белом халате, тоже пунцовая вся, не знает с какой стороны обойти, пока не подойдет уткой толстая пожилая врачиха или врач и не согнёт тебя железными руками как и куда надо, заглянет в нужные отверстия, а потом выдаст: «Хоть в космонавты, Следующего подавай!»
Во время беседы и врачебно-санитарной проверки уже иногда слышатся: «В танковые, в сухопутные, связистом пойдёт… Этот слухач, а тот – водила… А вот и гренадёр, в десантники подходит. Ничего – прыгнет. Так… метр с кепкой, пусть растёт. Где палец оторвало? Остальное на месте? С девками балуешься? Ишо нет? Кто „ишо нет“?».
Нас взвешивают, измеряют, простукивают, слушают. Мы ещё не знаем, что впереди у нас ещё много самых разных проверок, экзаменов, тестов.
Проводины в армию в сёлах были, как свадьбы. С народными гуляниями, баянами, гармошками, пластинками, танцами и долгими застольями до утра. Но перед гулянкой – в клуб, где собирается всё село. Торжественное собрание. Выступают – председатель, парторг, профорг, комсорг, ветераны, учителя, сами призывники, родители, друзья.
Говорят фронтовики. У всех боевые ордена и медали. Ряженых нет и быть не может.
Случай торжественный и волнующий. Ты – человек, защитник, на которого возлагается огромная честь и святая обязанность. Не знаю, где и как происходили проводы в армию, но у нас только так.
И останется в памяти навсегда!
Уже поздно вечером, после торжественного собрания – гулянка в доме призывника. Тоже всем селом. Вовсю играет баян Журавлёва, Горюнова, Лихачёва, Степанова, стрекочет кинокамера Халзаева. Ведь у нас была своя киностудия. Водка – ящиками, от еды ломятся столы, от фруктов разбегаются глаза. Всего вдоволь, всласть и на дорогу. Танцевали и плясали до рассвета. Случались иногда и драки. Как же без них.
Деревенская знаменитость, дурачок Володя Шангарапов – весь в значках и медалях, у него полосатая дубинка «гаишника» и милицейская фуражка. Всех тормозит, все останавливаются и отдают честь.
С рассветом, ещё не протрезвевших призывников, собирает колхозная машина. 6 мая 1973 года в 10 часов утра мы были возле районного военкомата. Сегодня – день майора Стружкина. Подтянутый, усатый он обходит призывников из всех сёл района, человек двадцать-тридцать, командует, наставляет.
До сих пор не пойму – зачем мы брали все эти вещмешки и чемоданы, а кто-то даже запасную одежду?
И вот команда на посадку в военный грузовик с будкой-кунгом, дверь – сзади, с борта свисает маленькая железная лестница. Сел, устроился, дверь захлопнулась, машина тронулась. Ты ещё протрезветь не успел, но уже чувствуешь, что не принадлежишь себе.
На сборный пункт военного округа…
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Однажды на встрече одноклассников наш земляк, года на два младше меня, не заметив, что я нахожусь в толпе, рассказывал:
– Пригнали нас в Братскую учебку, рота ЗАС. Слышу, на плацу мощно поёт батальон:
Что такое учебка,
ты поймёшь погодя,
В этом солнечном Братске
ждём всё время дождя.
Пересуды без толку,
Топчем цемент и грунт.
А сержанты, как волки,
«Выше ногу!» – орут.
Пролетело полгода,
Раскупили купцы,
А комбат на прощанье
Нам сказал «Молодцы!
– Витька наш написал, – гордо сказал он. – В Южное Гоби оттуда ушёл. Китайский ядерный полигон слушать. ЗАС. А песня осталась.
Витька – это я. Полтора года проследив за запусками баллистических ракет китайцев из Шуанчензе до полигона Лобнор, прожжённый солнцем Южной Гоби, я вернулся домой 6 июня 1975 года.
Воображение всегда меня подводило. Тогда мне казалось, что я старый-старый человек, безнадёжно отставший от сверстников.
Иван Грозный и инженер-полковник Тренчик
На мне была новенькая форма и все прибамбасы дембеля-1975. До блеска начищенные ботинки, лихо заломленная фуражка, сержантские погоны, внутри которых какие-то пластины. На груди – бант значков от специалиста первого класса до «Отличника Советской армии». Блестит всё – лакированный козырёк фуражки, пуговицы, значки, ботинки, сам дембель и все его тридцать два зуба, один из которых отливает золотом. Шик и блеск! Брюки-хаки, конечно, веером – модный клеш.
Но выделиться не получилось: в коридорах института таких, как я, на каждом шагу и за каждой колонной. С некоторой долей недоумения, смешанной с опаской, на нас смотрят гражданские, шушукающиеся у окон, видно, что они года на три-четыре младше нас. Девчата, пробегающие стайками, обдают волнами кружащих голову запахов. Хихикают в сторону и демонстративно не замечают нас. До них ли, до всех этих суетящихся, когда решается судьба! Документы сданы, даты экзаменов известны.
Времени в обрез, даже рассматривать с набережной китайский город Хайхэ некогда. К тому же Амур рябит сплошной серебряной чешуёй.
В общежитии я скидываю форму и, собираясь отдохнуть на кровати, в сотый раз открываю учебник истории. И опять на странице, где смотрит на меня бессмертный мальчик из пещеры Тешик-Таш, реконструированный М. Герасимовым. Так и говорит глазами ехидно: «Не сдашь. Заупрямишься и не сдашь!»
Захлопнув мальчика, листаю дальше. Иван Васильевич, который Грозный. Опять реконструкции Герасимова. В этом месте вегда проваливаюсь в сон. Откуда-то издалека появляется инженер-полковник Тренчик похожий на Ивана Грозного и грозит мне пальцем: «Смотри у меня! О русском языке говорить не буду, немецкий ты немного знаешь, на историю налегай. На историю!»
Иван Васильевич Тренчик, когда прилетал к нам на точку в Южное Гоби на дежурство, всегда говорил мне, что поэзия никого ещё не прокормила, но если так милы гуманитарные науки, то лучше, конечно, стать историком. «Филология – дело женское. Мужиков там мало!» – назидательно изрекал сухощавый инженер-полковник и перед моим носом трясся его твердый, обкуренный и с желтизной, палец, – «Но филологи – первые помощники при написании научных работ хотя и получают совсем мало. Грамота – двигатель науки».
Мы стоим на ТО – техническом обслуживании. В это время за основную аппаратуру работает запасная, где-то в Казахстане. Основную чистим. Всю: от РЛС до ключей радистов. Мы – радиоэлектронная разведка, по всякому случаю нам выдают спирт. Техническое обслуживание – общий праздник, наш отдых, красная дата, не отмеченная в календарях.
Большинство офицеров части имеют учёные звания, а прапорщики – техники. Инженер-полковник занимается со мной историей. Вообще, он решил, что после дембеля мне надо обязательно поступать в институт.
Мальчик из пещеры Тешик-Таш давно пройден, но сержант Приходько всё время рассматривает его и кладёт книгу лицом мальчика на тумбочку. Некоторые буквы и нос мальчика на странице даже поистёрлись.
Сквозь сон слышу какое-то шелестение. Это, видимо, ребята с танцев пришли в общагу. Вот беспечные, завтра же экзамены… Погружаюсь, погружаюсь и снова оказываюсь на выносной, где мерцают экраны локаторов, огромная прозрачная карта-экран, испещрённая линиями и цифрами, за ней суетятся планшетисты, склонились над столами радисты, валяются чьи-то наушники. Пахнет спиртом, бензином, маслом.
Вся точка занята ТО. Голоса весёлые.
Своё техническое обслуживание в аппаратной ЗАС я давно сделал, щётки спиртом протёр, лампы проверил, клеммы прочистил. Часть спирта обменял на офицерские папиросы, часть оставил на вечер. Теперь слушаю полковника Тренчика.