Ну, сейчас мы гоминьдановской сволочи еще ежа в штаны подпустим, чтобы, когда мы уйдем, ей долго еще икалось. Совместив приятное с полезным – нам ведь не помешает короткий отдых, осмотр и обслуживание техники, ну и сеанс связи с Центром. Бензин тут вряд ли удастся достать – а вот провизия лишней не будет. Зачем у населения отбирать – тут должны быть запасы, принадлежащие власти, то есть «генералу», тому самому Мо, который нас осаждал. А как провести реквизицию максимально эффективным путем? Ты не понял, товарищ капитан Ли Юншен? А зря – тебе же придется перед народом речь толкать.
Сейчас будем советскую власть устанавливать в отдельно взятом городе и уезде. Видел же, как это на севере делалось, когда наши наступали? А после дальше пойдем – зачем нам тут оставаться, ты что? Лишь к стенке поставим кого надо, реквизируем то, что нам надо, ну и не помешает совет-комбед учредить и оружие из местной полиции раздать, чтоб дольше не затухало.
Да не бойсь – я тебе речь напишу, политически правильную. А Писатель переведет на китайский, если будет что-то непонятно. Товарищ Стругацкий, вы свою задачу поняли – текст я вам через десять минут набросаю.
Аркадий Стругацкий (переводчик и историограф батальона СпН «Зеленый Дракон»)
Я видел ад. В котором живут люди – а не приговоренные к вечным мукам грешники. Ад, именуемый Средним Китаем.
В Маньчжурии сейчас, как у нас в конце двадцатых, самое начало пятилеток – строятся промышленные гиганты, крестьяне объединяются в кооперативы, и машинно-тракторные станции уже не редкость, и школы, и больницы – под мудрым руководством ВКП(б) и товарища Сталина. Знаю, что в южном, Приморском Китае, жизнь похожа на нашу белогвардейщину, или что было при царе Николашке. Про Особый район Мао рассказывают всякие вещи. Ну а глубинный, Средний Китай, глухая и бедная провинция, даже по китайским меркам – это ад.
Ужасная нищета – наш дореволюционный бедняк тут сошел бы за зажиточного хозяина! Ветхие домишки, похожие на конуры, или землянки, как норы. Крохотные земельные наделы, на которых трудятся от зари до зари – и то постоянно живут впроголодь. Спят нагишом под вшивым тряпьем на земляном полу. Дети повально страдают рахитом. Говорят, что есть целые деревни больных сифилисом, проказой, трахомой – при полном отсутствии санитарии и медицины. Один лишь раз я видел китайского врача – это был важный господин, и видом своим не допускающий, что снизойдет до тех, кто не может ему щедро заплатить. Для бедняков – лишь знахари, торгующие амулетами для излечения и изгнания бесов.
У нас на освобожденных от немцев территориях тоже было несладко. Но наши советские люди знали, что советская власть, партия и сам товарищ Сталин их не бросят. И работали дружно, все вместе, восстанавливая разрушенное и не сомневаясь, что скоро заживут еще лучше, чем до войны. Здесь же, в Китае – имеющие власть и богатство лишь сокрушаются, что из нищих нельзя выжать себе что-то еще. А кто помрет, не жалко – жизнь человека здесь стоит меньше, чем один патрон.
Чтобы забыться, все курят опиум – включая женщин и детей. За порцию отравы отдают последнее – то, что осталось после уплаты всех налогов и поборов: помещику, местному чиновнику, центральному правительству, настоятелю соседнего храма, командиру проходящей воинской части. Тех, кто не может заплатить, выгоняют из лачуг, сгоняют с земли – помирай или иди прочь, куда тебе угодно.
Легче тем, у кого есть тягловая сила – буйвол: на нем пашут, ездят верхом, возят груз. Или мироедствуют – я вспашу тебе поле за половину твоего урожая. Но, как правило, буйволы есть у помещика – иногда даже целое стадо, сдаваемое внаем! – еще у старосты, у немногих наиболее зажиточных, а прочим же лишь руки да мотыга. Ради рабочих рук заключаются неравные браки – видел однажды восьмилетнего жениха и двадцатилетнюю невесту. И у тех, кто родится, до самой смерти – здесь очень ранней, в сорок лет уже старик – лишь безрадостный изнурительный труд.
И когда я вслух произнес: «А каков же после должен быть китайский рай?» – товарищ Куницын усмехнулся и ответил, абсолютно серьезно:
– Рай в понимании местных? Наверное, когда вооруженный человек не может тебя убить просто потому, что ему захотелось.
Кто ты, подполковник Куницын – герой, или на всю голову контуженный, или просто циничная сволочь?
Для меня когда-то идеалом был красноармеец Гусев из «Аэлиты», который готов был жизнь отдать, лишь бы угнетенным свободу принести, даже на другой планете. С тех пор мы сорок первый помним, как на нас немецкие «камрады» шли, но выходит, что если мы в результате о своих идеалах забыли, значит, фашизм в чем-то малом нас победил? Если вместо «гусевых» у нас теперь «куницыны» считаются героями?
Это ведь чисто фашистское – свои это товарищи, для них все, а прочие – унтерменши, и жизнь их дешевле пыли под ногами? Однако же Гитлер «своих» по высшей расе определял, принадлежность к которой не изменишь. Ну а ты – сначала я думал, для тебя есть свои, кто с нами в одном строю, и есть враги, кого надлежит истреблять. Причем в последних ты оптом всю американскую нацию вписал, как бесноватый евреев, вот интересно, за что ты так американцев ненавидишь – приходилось мне в войну такую ненависть видеть к фрицам у наших людей, у кого «сожгли родную хату, убили всю его семью», – ну а что тебе американцы сделали, раз ты однажды не стесняясь сказал, что «хороший янки – мертвый янки»? Личное что-то, как в рассказе Леонида Соболева парнишка-краснофлотец англичан готов был зубами грызть за расстрелянных родителей? А еще спекулянты – что ты на рынке устроил в том городке, ну прямо как продотрядовец восемнадцатого года, «кровососам – расстрел на месте»! Однако помню, как ты в какой-то деревне свой паек китайской семье отдал, девять детей там было – а сам после смеялся: «И чем я сегодня обедать буду, ладно, поститься полезно иногда». Значит, осталось в тебе еще что-то здоровое, советское, наше?
А когда мы в осаде сидели, и толпа китайцев бежала на наши пулеметы по ровному полю, и ясно было, что не добегут, лягут все – Куницын ухмыльнулся и сказал:
– Безумству храбрых – венок со скидкой! Куда торопитесь, дураки?
Так веришь ли ты в коммунизм? Классиков цитируешь, «от зубов отскакивает». Как говорил ты, оглядывая китайский городок, первый на нашем пути:
– Ну что, в темпе берем вокзалы, мосты, почту, телеграф, что там еще по Ильичу? За отсутствием такового в этом городишке – старосту или бургомистра, как тут администрация называется, связь, если тут телефон есть, и вооруженную силу, то есть казармы гарнизона и полицию. Отделение на броне и с пулеметом на въезде, никого не выпускать, отделение на выезде, с той же задачей, через город на скорости проскочить и позицию занять. Товарищ капитан (Ли Юншену), это я вам говорю – мне, что ли, за вас батальоном командовать? Поставьте задачу подразделениям! И держи – я тут твою речь перед народом набросал, ты ведь по-русски уже читать умеешь? Если нет, то Писатель тебе в помощь, переведет!
Писатель – это я. Раньше у меня был позывной «Брат», так же как у самого подполковника «Скунс» – но отчего-то не прижилось. Я еще тогда спросил, не поняв, я же к литературе никакого отношения не имею – Куницын ответил:
– А чтоб никто не догадался! И ты же китаевед? А у них «литература» это вообще все, что написано! И вообще, это мне до пенсии или увечья служить, а ты скоро снимешь погоны – и кем хочешь быть на гражданке?
А я не задумывался! Но предлагали мне уже – специалистом по Японии и Китаю, на восточный факультет МГУ. Скунс лишь хмыкнул и ответил:
– Ну, смотри, но если когда-нибудь книжку напишешь, то не забудь, кто тебя первым «писателем» назвал. Вот кажется мне – у тебя бы получилось. Так что гляди в оба, запоминай и копи материал, как тебе еще Адмирал наш советовал в сорок пятом.