«В каждом человеке есть что-то очень свое, – говорила она, – чистые и благородные устремления могут сделать прекрасным даже урода. Взгляните на Сократа. Многим он покажется некрасивым, а я не могу насмотреться на его лицо».
Багрий обрадовался Тане. Он знал эту девушку еще маленькой, очень любил. Она платила ему взаимностью, называла дядей Андреем и в трудную минуту всегда обращалась к нему за помощью. И вообще в доме Багрия считалась своим человеком.
Багрий обрадовался Тане. Но когда она из темной прихожей вошла в комнату и он увидел ее лицо, его охватила тревога – очень уж удрученный вид был у девушки.
– Что случилось?
– Ничего особенного. Как тетя Валя себя чувствует?
– Сегодня ей немного лучше. А вообще…
– Что «вообще»? – испуганным шепотом спросила девушка.
– У нее тяжелая болезнь, Танечка, но мы делаем все. И не теряем надежды. И ты, пожалуйста, не волнуйся. Расскажи лучше, что у тебя стряслось.
– Ничего особенного. Мне позарез нужны деньги.
– Сколько?
– Ты не спрашиваешь зачем?
– Найдешь нужным, скажешь. Так сколько?
– Двадцать семь.
– Почему не тридцать для ровного счета?
– Потому что брюки стоят двадцать семь – шерсть с лавсаном.
– Брюки? – удивился Багрий. – Какие брюки?
– Мужские… Пятьдесят второй размер, четвертый рост.
– Помилуй, зачем тебе понадобились мужские брюки, да еще такого размера? – удивился Багрий.
Таня опустилась в глубокое кресло у стола и расплакалась.
– Нет, право же, Танюша, так нельзя, – окончательно растерялся Андрей Григорьевич. – Нет, в самом деле так нельзя. – Он провел ладонью по ее волосам. Но от этой ласки она заплакала еще безутешней.
– Я совсем запуталась, дядя Андрей, – прошептала она.
– Запутанное всегда можно распутать, – уже овладев собой, сказал Багрий.
– Для меня это почти невозможно.
– Когда говорят «почти», значит, не все потеряно.
Она поднесла платок к глазам, еще раз всхлипнула и, спрятав платок в светлую сумочку, сказала:
– Ты же знаешь, бывают такие запутанные узлы, что никак не распутать.
– Тогда рубить надо. Сплеча. И без жалости.
– Без жалости у меня не получается, – сказала Таня и опять полезла в сумочку за платком. – Ты же знаешь, что без жалости у меня не получается.
– Знаю, – вздохнул Багрий.
«Она действительно уже совсем взрослая, – подумал он. – Я и не заметил, как она выросла».
И в самом деле кажется, как будто недавно пришла она к нему, совсем подросток – пятнадцати еще не было, – и спросила, преодолевая мучительное стеснение, может ли девушка в ее возрасте полюбить. По-настоящему. На всю жизнь.
– Может, – ответил он тогда. – Может, но не имеет права.
Она удивилась.
– Не имеет права? Почему?
Надо было ответить ей. Не как ребенку, а как взрослой, которая может натворить черт знает чего. Полюбить на всю жизнь? В ее годы? А сколько было Джульетте? Сколько было Суламифи? Или тогда было другое время?
А сколько было той, с торчащими в стороны косичками, которую он поцеловал впервые в жизни? Двенадцать? Или тринадцать? Он был уверен, что это любовь, настоящая, большая, на всю жизнь. И та, с косичками, тоже, верно, думала так же… Школьный возраст и – любовь.
Раньше он как-то не задумывался над этим. Считал, что это дело педагогов… Конечно, надо бы педагогам всерьез взяться за это. Хотя им тоже нелегко. Но ведь кто-то должен рассказать детям о законах любви? А может, все должны – и родители, и педагоги, и врачи? Конечно, все. Но врачу легче. Он скорее найдет нужные слова. А их очень важно найти, эти слова. Они должны быть простыми и понятными, а главное – правдивыми. И надо очень осторожно подбирать эти слова, потому что они завтра же станут достоянием еще нескольких подростков. У них ведь почти нету тайн друг от друга, а любопытство безгранично. И конечно же их очень волнуют эти вопросы – старые, как мир, и всегда новые.