Однако Тарас Игнатьевич решил, что выпрашивать в министерстве специалистов он не будет: хорошо знал, что представляют собой спецы, кочующие с одного производства на другое по разным причинам – то директор сволочь попался, то обещали четырехкомнатную квартиру, а дали двухкомнатную, и та за тридевять земель от завода… Лучше своих выпестовать. И он принялся выискивать среди рабочих, техников и мастеров «специалистов управления». Случалось, и не на ту лошадку ставил, но чаще всего не ошибался. Было у него особое чутье на таких. Он посылал их на другие заводы набираться опыта. И на зарубежные командировки не скупился. «Гнал» учиться – сначала в техникум, а если человек оправдывал надежды – в институт. Однажды министр спросил:
– Ты как итээр комплектуешь, Тарас Игнатьевич? Потихоньку с других заводов переманиваешь, через нашу голову?
– У меня своя академия, – ответил Бунчужный. – Хорошего работника умный директор не отпустит, а бездельники мне и даром не нужны.
– Не переманиваешь, значит? – хитровато прищурился министр. – А Ватажков?
– Исключение. По старой фронтовой дружбе. К слову, толковую мысль он подал: институт нужен. Свой. Вечерний. Очень уж накладно отправлять парней в другой город на пять лет, если можно все премудрости дома постичь. Без отрыва от производства. До войны ведь был институт.
– А что, разумно… Очень разумно! Кстати, как он там, Ватажков?
– Комиссарит. Будто всю жизнь только то и делал, что комиссарил на таком посту. На месте Ватажков.
Да, у Бунчужного была страсть самому растить свой «комсостав», готовить свои руководящие кадры, людей толковых, деловитых. Терпеть не мог заседательской суеты, мастеров парадного трескословия. Такие наобещают с три короба, а как до дела дойдет – в сторонку. «Мы, мол, люди маленькие. С него спрашивайте, с директора. У него власть». Сыпать обещаниями направо и налево они люди не маленькие, а ответ держать… Он распорядился собираться раз в десять дней. Такие совещания назывались декадами. Потом жизнь заставила собираться чаще. Раз в неделю. По четвергам. Но по традиции эти совещания продолжали называть декадами. Они проводились в строго определенные часы, приходить раньше считалось дурным тоном. Опоздания не допускались. Вот и приходили все – минута в минуту. Бунчужный считал, что так и только так должны собираться на деловые совещания деловые люди.
Тараса Игнатьевича больше всего тревожил сейчас лайнер, который торчал у ворот в док-камеру на тележках вместо того, чтобы стоять уже на воде у достроечного пирса. В ответе за это был его заместитель по производству Лордкипанидзе. Тарас Игнатьевич позвонил секретарю и попросил разыскать Лорда.
В кабинете все осталось так, как было перед его отъездом. За тем, чтобы здесь никто не смел «хозяйничать», ревниво следила его бессменный секретарь – уже пожилая женщина. Она работала тут еще до его прихода.
Кабинет у него был тогда маленький. И приемная была совсем крохотной. А сейчас… Сейчас приемная стала просторной, комфортабельной. И кабинет – большой, «министерский». Паркет из дубовых плиток разных тонов, умело подобранных. Строгая темная панель полированного дерева. И такого же дерева – большой директорский стол со специальной приставкой для телефонов. И второй – узкий, длинный, расположенный слева от двери. За этим столом обычно и проходили декады. Рядом с дверью, на стене – большая карта завода, весь Крамольный остров.
Начертана эта картина была как-то шиворот-навыворот, так, что север получался внизу, а юг сверху. На этой «южной» стороне черной тушью были очерчены причалы, главный затон, док-камера, второй затон… Бунчужный уже привык к такому расположению карты, хотя все на ней шло вразрез с приобретенными еще в школе географическими представлениями.