— Впрочем, я забыл, второй, конечно, Марильяк».
— Слушаюсь, господин де Моревер, — ухмыльнулся Монлюк. — Я о них буду так заботиться, что им просто расставаться со мной не захочется. Но это до субботы, а что же произойдет в субботу?
— Читайте!
И Моревер протянул коменданту бумагу.
— Понятно, — ответил комендант. — Стало быть, в субботу допрос. Обычный допрос?
— Нет, допрос с пристрастием, господин де Монлюк.
Шевалье охватила дрожь.
— Предупредите приведенного к присяге палача, начнем в десять, — продолжал Моревер.
— Палача — к десяти, а могильщиков — к двенадцати! — расхохотался Монлюк.
В глазах шевалье потемнело: исчезли мрачный двор, красная, пьяная физиономия Монлюка, ряды стражников… Пять или шесть тюремщиков потащили Пардальяна под мощные своды старой башни. Они поднялись по лестнице, остановились, отперли дверь. Жана развязали и втолкнули в камеру, точнее в настоящую темницу.
— Всего хорошего, господа! — раздался из-за захлопнутой двери голос Монлюка.
«Господа? Почему господа?» — подумал шевалье.
И тут кто-то обнял шевалье. Жан в темноте не мог узнать человека, который с плачем прижимал его к сердцу. Наконец раздался хриплый от волнения голос:
— И ты, сынок, ты здесь! В этом аду!
— Отец! — воскликнул шевалье и неожиданно для себя обрадовался, нежно обняв старого бродягу.
— Похоже, на этот раз нам конец! — вздохнул Пардальян-старший. — Мне-то все равно скоро помирать, а вот ты, ты, шевалье…
— Видно, судьба нам умереть вместе…
— Это удовольствие я вам гарантирую! — усмехнулся за дверью Моревер. — Эй, господа! За все можете благодарить меня: и за тюрьму, и за пытки, и за скорую смерть. Дорого вы заплатите за удар хлыста!
— Подлец! — взорвался старый солдат, кинувшись к двери.
А шевалье даже не пошевельнулся.
— Иди ко мне, сынок, — сказал отец, взяв Жана за руку. — Сядь сюда, бедное дитя!
Старик уже хорошо ориентировался в камере. Он отвел сына в угол, где была свалена солома — и постель, и стул для обитателей этого мрачного места.
Шевалье улегся на соломе, руки и ноги у него ныли: он слишком долго пробыл связанным. Радость прошла, и теперь он страдал. Мучился он сильней, чем в момент ареста. Ведь он рассчитывал на отца, думал, что бывалый солдат сумеет спасти Лоизу! Даже если бы Жан погиб, отец помог бы девушке перебраться в безопасное место…
А теперь все было кончено! Пардальян-старший тоже оказался в тюрьме! И снова тревога и боль сдавили сердце шевалье: отца будут пытать, мучить на глазах у сына. Бедный старик!..
Жан зарыдал и обнял любимого отца:
— Батюшка! Батюшка! Дорогой мой!..
Пардальян-старший испытал настоящее потрясение — впервые в жизни он видел слезы на глазах у сына. Именно так! Сколько он ни вспоминал, он так и не вспомнил, чтобы шевалье плакал. Даже в детстве, получая от отца шлепки, Жан лишь упрямо смотрел да отворачивался. Но никогда ни слезинки!.. Через много лет, когда старый солдат решил расстаться с сыном и покинуть Париж, при прощании он заметил, что глаза шевалье подернулись влагой… но все-таки он не заплакал! Когда молодой человек, без памяти влюбленный в Лоизу, узнал, что она предназначена другому, не уронил ни одной слезы!
Чувствуя, как горячие слезы сына капают на его седую голову, отец был удивлен и потрясен.
— Жан, — тихо сказал он, — Жан, сынок, нет у меня слов, чтобы утешить тебя… Как же ты страдаешь! Такой молодой, такой красивый и отважный! Если бы я мог умереть дважды: и за тебя, и за себя… Но нет!.