В моей голове эти мысли имели гораздо более сжатую форму. Соответственно, к этому выводу во время диалога я пришел гораздо быстрее: "Похоже, он действительно интеллигентный человек и компетентный врач, более подходящей кандидатуры, чтобы разобраться со скелетами в моем шкафу мне не найти". Но, несмотря на преодолённый мною страх того, что кто-то может посягнуть на территорию моего личного мировоззрения (слишком уж крепкие стены я воздвиг вокруг него, чтобы бояться перемен), после встречного вопроса Александра Александровича о том " кто же тогда нанес мне ранение", я все равно почувствовал, что речь коснулась запрещенной темы. И, вместо того чтобы рассказать об ангеле, за которого я так тревожился, ответил следующее:
– Не то чтобы я совсем был к этому не причастен, но, мне кажется, что тогда в меня вселился демон, а, завладев моим телом, попытался завладеть и моей душой, как по – Вашему, могут к моему недугу иметь отношение высшие силы. Что В, в целом, думаете о чудесах, проклятиях ?
Вот и получается, что я до сих пор верю в наличие табу об ангеле, при нарушении которого я могу никогда с ним не увидеться и из-за которого ко мне вернутся мои галлюцинации. А вдруг, после столь долгого сопротивления навязчивым идеям, я вновь начну думать в том же ключе, что и раньше ? Ведь это одновременно – ключ к моему безумию и к сердцу. К моей цитадели грез и мечтаний.
– Я не могу отрицать существование Бога, но, все же, верю только неоспоримым фактам, в то, к чему могу прикоснуться. А поскольку факты говорят о том, что, каждый год в мире появляется с пару десятков новых болезней, то я склонен полагать, что твои галлюцинации появились из-за какой – нибудь новой разновидности шизофрении. Ну, и меньше всего мне верится, что какому – нибудь демону взбрело в голову избавить тебя от мучений, пусть даже столь экзотическим образом, это просто не логично. Я мог бы дать рациональное объяснение каким-то необычным и редким случаям, но оно было бы оспорено человеком верующим при недостатке рационализма или, наоборот, не верующим при его избытке. Угол зрения зависит от позиции, а поскольку мы здесь лечим не "верующих", а больных, то, сдается мне, тебе лучше поговорить об этом с батюшкой. На третьем этаже главного корпуса у нас находится храм, где батюшка в церковные праздники причащает и исповедует больных. Если тебе чуждо православие или еще по каким-то причинам не хочешь читать молитвы и причащаться, тебе все равно это не мешает просто побеседовать на духовные темы с компетентным в этой области человеком, а там и решишь, насколько его факты неоспоримы. Мое же мнение; то состояние, в которое ты впал, когда решил свести счеты с жизнью, было лишь последствием обострения твоей болезни. Однако, не стоит забывать, что граница между больным и здоровым человеком иллюзорна, фактически – ее нет. Поэтому причины, по которым здоровый человек идет на безумство или по которым некоторые больные поступают более человечно, чем здоровые, могут быть самыми разными, но, когда кто-то теряет над собой контроль, мы – врачи выделяем отклонения в психике как главный фактор, повлиявший на решение или поступок, а, в целом, можно сказать: «Бог его знает, что там творится у тебя в голове». Если же ты хочешь в этом разобраться, то не стоит и пытаться избавиться от неизлечимого, твою болезнь нужно принять и обуздать и в продолжение книжной темы, если надумаешь взяться за классику – прочти «Декамерон» Джованни Боккаччо. Эта книга многим помогла облегчить духовные страдания… К слову, запомни имя «Щеголек» , на мой взгляд, его история – самая удивительная .
– Возможно, Вы правы насчет болезни. Но все же, раз есть обострение, значит, должно быть и какое-то просветление? – спросил я, вспомнив о своем внезапном выздоровлении, когда врач упомянул о неизлечимости.
– Да, оно имеет название "ремиссия". Обычно она достигается с помощью таблеток и так называемой стенотерапии, но если говорить о твоем восстановлении после Сербского, я так понимаю, тебя это интересует?
– Да, – он просто читает мои мысли ! А ведь я не рассказывал ему об этом. Интересно… Видимо, он пообщался с моей мамой. Другого варианта нет. Но почему она мне об этом не сказала? И что еще пытался из нее выудить врач? Надо бы разузнать!
– Улучшение твоего состояния определенно было вызвано шоком и приложенными тобой усилиями забыть обо всем произошедшем. Больше всего, я считаю, тебе помогла работа. Как известно, работа – одно из лучших лекарств от множества недугов, поэтому в больнице и существует трудотерапия. Так что, иди-ка ты трудись да лечись. Давай на этом пока остановимся, мы с тобой болтаем уже без малого два часа, а у меня остались еще кое-какие дела.
Меня так и подмывало разузнать у него содержание их диалога с матерью, но, решив, что мне представится еще масса возможностей потолковать о жизни с врачом, я поблагодарил его за беседу и вышел из кабинета ощутив на себе красноречие его сопровождающего взгляда: "Чудесный экземпляр"-наверное, подумал он.
Как оказалось, еще раз поговорить с Александром Александровичем возможности не представилось. Через два дня его перевели работать в другое отделение. А еще через пять на его место посадили старушенцию, и, хотя я не успел себе намечтать досрочную выписку, за прилежное поведение и все такое, меня мало заботила эта замена, поскольку мой новый лечащий врач, выглядела не менее дружелюбной. К сожалению, это впечатление продержалось только три недели, ровно до ближайшей комиссии. То, кстати, была моя первая комиссия и, хотя я не надеялся на выписку, она показалась мне слишком примитивной, а врач – хладнокровной. Председатель комиссии удовлетворился всего двумя ответами, первый он получил, задав мне вопрос "с каких пор я болею", второй – "какое отношение у меня с родителями". После двух элементарных ответов я получил разрешение вернуться в отделение. Негодуя про себя о моем участии в этой бессмысленной, как ее называли больные, лотерее и о напрасной трате нервов из-за напряженной обстановки, раздутой вокруг этого события, я пошел переодевать выданную для комиссии форму обратно на больничную одежду. По дороге в палату меня многие спрашивали:" Ну, что сказали?" – на что я, как и все выходившие в этот день из кабинета врача, отвечал: "Еще полгода". Среди интересовавшихся оказался и Илья, которому я излил свое недовольство. В ответ я услышал:
– Знаешь, нас сюда посылают с понтом вылечиться, а на самом деле все судьи, которым отсылают наши истории болезней, понимают, что врачи в таких больницах самостоятельно судят о нужной мере наказания. Даже если ты в течении полугода будешь из кожи вон лезть, трудясь на пользу больницы и станешь лучшим примером прилежного поведения, у врачей все равно найдется отговорка вроде: "Прошло еще слишком мало времени, чтобы определить, достиг ли ты ремиссии". Да что там через полгода, они многим и через два повторяют это. Так что, здесь никто быстро не выздоравливает, принимай первые две-три комиссии за простую формальность.
– И что, никто не уходил за полгода? – с сомнением удивился я .
– По крайней мере, мне известен только один случай. Однажды сюда положили адвоката, естественно, обладавшего обширными знаниями в области юриспруденции, необходимыми в его профессии, и он не преминул ими воспользоваться. Результат – через полгода он уже был дома. Из этого следует вывод, который сделал какой-то писатель, не помню, какой : "Люди могут или обладать знанием и править собой самостоятельно, или пребывать в неведении и позволять, тем у кого есть знание, править ими .