Впоследствии я решусь на откровенную беседу со своим врачом, а еще до того, как это случится, где-то во второй половине сентября после прочтения подаренной мне на День рождения трилогии Толкиена "Властелин колец", я смогу дать оценку нашим со Славой отношениям. Для меня он являлся кем-то вроде Голлума для Фродо, и, хотя у меня не было нужной ему "прелести", а сам он был далек от образа состарившегося дрыща, незаметно следившего за каждым движением своей жертвы, причина, по которой я продолжал общаться с ним была такой же, как у этих двух вымышленных персонажей. Словно прислушиваясь к словам мудрого Гендальфа о том, что несмотря на свою враждебность Голлум может быть полезен, возможно сыграет важную роль в истории Средиземья, я осознаю, что разделаться с ним можно в любой момент без особого труда, а потому стоит дать ему время, чтобы посмотреть, как он себя проявит.
Но все это произойдет позже, а пока я привыкаю к новым снам, знакомлюсь с нюансами больничного быта и делаю выводы из прочитанных мною книг.
Сны, как оказалось, были самыми обычными человеческими снами, бессвязными и загадочными. Илья, которому я рассказал об одном из них, сказал: "Цветные психоделические сны видят почти все пациенты психиатрических больниц, виной этому разные психотропные препараты, и, по всей видимости, вынужденное постоянно работать воображение". Илья не знал и как большинство не должен был знать о том, что раньше я видел только кошмары, поэтому, в чем разница между психоделическими и обычными снами, я так и не выяснил. Зато теперь я хотя бы понял для себя , куда делись сны с девушкой-ангелом. Похоже, они заблокировались нейролептиками.
Под нюансами быта я подразумеваю мелочи, на которые обращаешь внимание только со временем: на грязные ржавые трубы в туалете, на старые неработающие противопожарные датчики, висящие на потолках с пятнами от протекшей воды и длинными трещинами. Постоянные протечки дешевых смесителей, ежедневный обстрел вороньим пометом во время прогулок во дворике, время от времени попадающиеся стулья с гнутыми ножками, на которых неудобно сидеть, неожиданное отключение горячей и холодной воды и т.п. А еще запоминаются всякие фишки, присущие разным "колпакам"– безобидным психам, находящимся стабильно в больном состоянии. Так, например, если Пете Прятко предложить конфету и спросить "кто ты?" он будет придумывать любые ответы, чтобы заслужить ее.
– Петя, ты кто?
– Фекла.
– А еще кто?
– Муха Цеце.
– Что она делает?
– Налетает на говно.
– Еще кто?
– Гадюка.
– Как она выглядит?
Показывает поднятую руку, согнутую в кисти.
– Еще кто?
– Колпак.
– Большой, маленький?
– Средний, ну дай конфетку.
"Отработав", Петя получает награду. Или не получает, очень часто он верит, что в закрытом кулаке находится конфета, а оказывается, что в нем пусто.
Другим кадром был Антон Зебров, которого, как выяснилось, выпустили из надзорки впервые за полтора года. Почему его там так долго держали непонятно, он всего лишь толкнул кого-то там плечом, но, как мне объяснили, здесь – это нормальная практика. Если твоим лечащим врачом становится кто-то вроде Кирилла Андреевича, ординатора и помощника Александра Александровича, то можно получить подобное наказание даже за безобидную шутку про побег. Антон постоянно прислонялся к стенам пятой точкой и, раскачиваясь взад-вперед хлопал в ладоши, а все его общение заключалось в том, чтобы послать кого-нибудь куда подальше. Наблюдая за ним, язык не повернется сказать, что интенсивное лечение, которое получают в надзорке пошло ему на пользу, но теперь он хотя бы чуть более свободен.
А еще он любит показывать "тюфель" и "мегредь". Впервые я увидел тюфель и мегредь сидя на толчке. Ко мне подошел Антон и показав странный жест – согнутые в фалангах пальцы, произнес: "мегредь", я с десяток секунд тупо смотрел на него, пока сосед сидевший на другом из трех толчков не произнес:
– Он от тебя не отстанет, пока ты ему не покажешь тюфель.
– А как это? – спросил я.
Сосед показал мне такой же жест только с оттопыренным большим пальцем.
– Тюфель, – сказал я, повторив этот жест, и Антон удалился. В случае, если он показывает «тюфель» первым, нужно было показывать «мегредь» соответственно.
Третьим примером классического колпака был молчаливый старичок, бывший профессор Михаил Иванович. У него было целых три фишки, и кто знает, со временем их может стать еще больше. Время от времени этот старичок жалуется на головную боль первому попавшемуся больному; если повезет – попадается "знающий" человек и Михаил Иванович получает дельный совет. Все советы повторяются и примерно одного типа, но он всякий раз удовольствием им следует.
– Достаньте языком до носа, Михаил Иванович.
– Достаньте языком до подбородка.
– Помассируйте свой кадык.
– Потрите уши.
– Сплюньте.
Выполнив все, что бы там ему не посоветовали, он благодарит за помощь и, заверив, что все прошло, удаляется с широкой трехзубой улыбкой.
Другой прикол с Михаилом Ивановичем в главной роли я увидел, когда однажды его попросили станцевать. Он вскочил с лавки, вздернул подбородок кверху и, напевая "twist again", стал крутить всеми частями своего тучного тела. «Браво, браво, станцуйте еще!» – обычно подначивали старика, но он, как правило, ограничивался одним танцем. Но больше всего мне понравилась его третья фишка, самая короткая и самая востребованная. Заключалась она в том, что нужно подойти к старичку и торжественно заявить: "Михаил Иванович, на нашем радио выступает!…"
–Энгэбэ Хампэбэ, – кричит он во всю глотку всякий раз, когда это слышит. О том, кто такой Энгэбэ Хамиэбэ и что он исполняет, никто из отделения не знал, но спустя два года, после того как родилась эта шутка и в очередном Евровидении выступил семидесятипятилетний Энгельберт Хампердинк, все стало ясно.
Были и другие колпаки, но их фишки вполне нормальны для отделения общего типа. И, хотя некоторые из них специально пытаются завоевать статус главного фрика, Михаил Иванович, даже несмотря на свое переменчивое настроение, из-за которого он зачастую отказывается смешить окружающих, остается самым забавным и популярным колпаком.
Так вот, кроме снов и больничной бытовухи меня еще стали занимать книги. О! От тех трех произведений, которые мне привезла мама, я был в восторге. Сюжет вкратце не расскажешь, а те, кто хотят услышать изложение в развернутом виде, могут и сами прочитать эти книги, поэтому все, кто спрашивал "О чём книжка?" получали ответ: "Хочешь – возьми почитать, узнаешь". Сначала я прочитал Пауло Коэльо "Алеф", это произведение поразило меня тем, сколько мистики скрытой и явной содержится в окружающей нас среде обитания. А еще мастерством слова писателя, с помощью которого он делает философию своей жизни понятной и доступной. Не то чтобы я обзавидовался, но способность красиво выражать свои мысли не помешала бы. Затем я взялся за Харуки Мураками "Кафка на пляже". За триста страниц этот японский писатель убедил меня в том, что каждое мгновение по-своему прекрасно. Ведя повествование в стиле рассказа старого доброго друга, он внушает чувство преданности, доверия, с помощью которых всецело полагаешься на его (друга) плечо, погружаясь в мир автора, полный недосказанности и метафор.
Конечно, подавляющее большинство метафор я не понял, но, по крайней мере, я приобрел способность такого необычного выражения чувств. Вдохновившись книгой, я даже придумал пару собственных метафор: "Мое сердце настроилось на ту же волну, что и твое" или "Этот цветок пахнет надеждой". Смысл названия "Кафка на пляже" я так и не понял. Возможно, имелось в виду, Кафка отдыхает, то есть не идет ни в какое сравнение с этим произведением. Но я не знаю, есть ли такой оборот в японском языке. Да, впрочем, какая разница.