Хозяин сам вынес вина с кухни, ловко неся на подносе несколько запечатанных бутылок для затравки. Вся компания дружно и одобрительно загудела, восхваляя щедрость маркиза.
Привстав снова из-за стола, беря бутылку в одну руку, клинок – в другую, я поднял бутылку вверх, горлышком немного вниз, и по—гусарски отсёк его, подставляя рот.
Вино хлынуло красным шипящим потоком, словно кровь из раны!
Оно вливалось бурным ручьём в раскрытое горло, заодно обливая меня и все вокруг светло—розовым цветом.
Кабальеро вновь захлопали, поражаясь пьяной удали.
Игристое вино сильнее, чем обычное вино, ударило по мозгам, стирая окончательно все барьеры.
Отведав вина из горлышка, пустился в пляс, изображая, типа «яблочка» под аплодисменты уважаемых донов.
В награду сеньоры вновь наполнили кубки, провозгласив тост за что-то там великое. Пришлось выпить, дабы не вызывать подозрения, не быть вызванным на очередную дуэль.
Дальше пьянка продолжалась по накатанной колее до самого вечера.
Под конец веселья чуть ли не лез к сеньорам обниматься, серьезно воспринимая их своими дружбанами, пьяно бормоча и запинаясь в словах:
– Ты меня уважаешь, кабал, кабак, кабальеро? А ты знаешь, кто я такой?
Я – сталкер Джоник, меня все уважают…
Да нет, меня толком никто и не слушал, все наперебой рассказывали друг другу свои истории, даже слуга Фернандо по—свойски влезал в разговоры сеньоров.
Лишь дон сидел за столом какой-то смурной, и не встревал в пьяный базар дружной компании; да молодой и скромный мессир—каноник, поодаль от него, изредка пригубливая кубок.
Смутно помню ещё, как лез к дону с извинениями и заверениями в вечной дружбе.
…Я очнулся на следующее утро.
Дернувшись телом, обнаружил, что весь опутан веревками, наподобие колбасной ветчины. Вот дьявол – что за пустоголовые шутки.
Что за розыгрыш дурацкий!
Голова, как обычно, болела после хорошей гулянки, но это пустяки по сравнению с путами, доставляющими отчаянную боль в затекших руках и ногах. Извернувшись, как змея, перевернулся на спину, подползая и опираясь спиной о стену.
Снова лежу на соломенном полу в каком-то сарае, судя по запахам.
За что мне такое везение, на вонючие сараи?!
Открыв дверцу сарая, внутрь резко ворвался дон с утренним приветствием:
– Здорово, грязная собака! Очухался, значит. Я вижу насквозь: что ты не идальго, не военный, не добрый католик. Ты еретик, или – французский шпион. Поедешь с нами в Толедо, там с тобой разберется городской орден святой Инквизиции. Там быстро развяжут язычок на «кресле» или в «костюме». Запоешь, не переставая, как утренний петушок.
Вот это оскорбление! За такое у нас тоже вызывают на дуэль—разборку.
– La basura, hijo de puta! – сплюнул плевком слюну князю в рожу!
Дон зло ухмыльнулся, достал платок, вытер плевок с лица, сам сплюнул в него. Подскочил и всунул мне платок в рот, наподобие кляпа, выскакивая вон из сарая.
«Вот тварь! – выругался про себя. – Ты дон Дебило, я тебя достану, рано или поздно. А где же маркиз? Он то, что поделывает там?»
Вспомнилось некстати и не к месту.
Парень был по имени Наркис.
А мы его называли «маркиз», специально или подразнить.
Он злился иногда на такое. Дрался, бывало, до крови.
А мы все равно звали маркиз да маркиз.
Теперь понимаю, как ему было херово по жизни, если он не маркиз не по имени, и не по званию родословной.
Было бы ему не так обидно, если бы он был из дворянского рода, но он был из семьи потомственных рабочих или крестьян, как было принято при советской власти.
Конечно, он бухал по чёрному от такого странного имени, ведь с каждым не станешь драться, вколачивая смысл имени кулаками.
Некоторые читатели скажут – так ведь инквизиция закончилась к концу XVI века. Да, и будут правы. Но ввиду замысла продлил срок инквизиции на полвека. Такая правка Истории.
Кстати, инквизиция с её аутодафе, пытками и кострами закончилась, но вплоть до XVIII века она оставалась, переорганизовавшись в местные органы судопроизводства. Говоря по-нашему – в органы прокуратуры.
Вскоре в сарае появился Андрес вместе со слугой Фернандо, осторожно войдя внутрь. Андрес смущённо обратился:
– Прости, Риккардо, но всё это затея дона и маркиза. Я с мессиром каноником были против, но таковы правила. Подозреваемого в шпионаже или в еретичестве, все достойные сеньоры обязаны доставлять в городские ордены инквизиции, как вы знаете.
Я замычал сквозь кляп, замотав головой, показывая мимикой, что хочу говорить с ними. Андрес знаком показал слуге освободить мой рот; Фернандо расторопно подскочил, выдергивая скомканный платок князя.
Отплевываясь, с убеждением заговорил, подбирая слова:
– Монсеньоры, даю слово дворянина, моё слово чести, что я не сбегу от вас, будучи развязанным. Да вы сами видели мои бумаги!
Андрес, потупив глаза, махнул рукой, приказывая Фернандо освободить меня от пут, заодно отдав наказ сторожить.
Хлопнув дверкой сарая, идальго вышел во двор.
Слуга ловко разрезал навахой связывавшие веревки, потом уселся возле дверцы, сторожа меня, как верный пес хозяина.
Я с наслаждением растер затёкшие от впившихся веревок руки и туловище. За сараем послышалось ругань ожесточенного спора, лязг выхватываемых шпаг. Как понял, весь сыр-бор был из меня.
Идальго Андрес с жаром приводил доводы за освобождения от веревок:
– Монсеньоры! Идальго нельзя связывать и обрекать на посмешище простолюдинов. Кроме того, сеньор Риккардо дал слово чести, что не станет противиться нам!
Но дон, упрямо ругаясь, возражал ему, повторяя, что я не достоин слова чести, желая больше унизить, и причинить боль от поездки, чтобы я висел как мясной окорок, поперек седла всю дорогу.
Наконец, маркиз, устав выслушивать брань, решил поставить точку в споре, громогласно гаркнув на все округи:
– Все замолкли! Идальго поедет в Толедо свободным от веревок.
Я так сказал!
Бедная дверь сарая вновь распахнулась, чуть не вылетев с места и сбив слугу на землю, впуская злобного дона:
– Выходи, шарлатан!
Я поднялся на ноги, и проходя мимо толкнул его плечом, прошептав на ухо:
– Мы ещё встретимся наедине, даю слово чести.
Дон прошипел вслед одно из своих проклятий в мою сторону.
Сарай, где я ночевал, находился во дворе таверны.
И на дворе все сеньоры находились в сборе, кроме каноника: наверное, он остался здесь по своим делам или поехал в другую сторону.
Маркиз подозвал к себе.
– Риккардо, ты всё слышал, и всё понимаешь. Поедешь с нами в Толедо без своего оружия. Пристегнутым пристяжью к лошади Фернандо, на всякий случай.
Я пожал плечами, соглашаясь с ним, с почтением говоря:
– Ваша светлость маркиз, спасибо и на этом.
Небольшая растянувшаяся кавалькада всадников, снова упрямо скакала по бесконечной дороге, преодолевая расстояние Мира.
Мне выдали привычную лошадь слуги, сам Фернандо скакал позади, на новой лошади, пристегнутой пристяжью к моей лошади.
К концу дня, когда солнце клонилось к закату, вдали показались высокие, каменные стены Толедо с остроконечными крышами замков, храмов и оборонительных сторожевых башен.
Подъехав поближе к окрестностям, увидел широкую реку, величаво протекавшую перед крепостными стенами, которая безгранично опоясывала город. По реке, то и дело сновали весельные лодки, или небольшие парусные кораблики, похожие на яхты. По берегам группки рыбаков занимались ловом рыбы с помощью снастей и веревочных сетей.
Поблескивала в лучах садившегося солнца серебристая чешуя пойманных тушек рыбин. Вечерним дымком курились огоньки далёких кострищ.
Прямо перед нами распростирался каменный мост через реку, шириной примерно в две кареты. Мост был построен в специально выбранном узком месте русла реки и опирался на толстые каменные сваи.