- Так какого же черта ты сказал этому дураку Морису, что тебе нужно девочку? Раз тебе оперировали эту твою, как ее там... Зачем ты сказал?
- Я думал, что буду чувствовать себя много лучше. Но я слишком преждевременно понадеялся. Серьезно говорю. Не обижайтесь. Вы на минутку
встаньте, я только возьму бумажник. Встаньте на минутку!
Злая она была как черт, но все-таки встала с моих колен, так что я смог подойти к шкафу и достать бумажник. Я вынул пять долларов и подал
ей.
- Большое спасибо, - говорю. - Огромное спасибо.
- Тут пять. А цена - десять.
Видно было, она что-то задумала. Недаром я боялся, я был уверен, что так и будет.
- Морис сказал: пять, - говорю. - Он сказал: до утра пятнадцать, а на время пять.
- Нет, десять.
- Он сказал - пять. Простите, честное слово, но больше не могу.
Она пожала плечами, как раньше, очень презрительно.
- Будьте так добра, дайте мне платье. Если только вам нетрудно, конечно!
Жуткая девчонка. Говорит таким тонким голоском, и все равно с ней жутковато. Если бы она была толстая старая проститутка, вся намазанная,
было бы не так жутко.
Достал я ее платье. Она его надела, потом взяла пальтишко с кровати.
- Ну, пока, дурачок! - говорит.
- Пока! - говорю. Я не стал ее благодарить. И хорошо, что не стал.
14
Она ушла, а я сел в кресло и выкурил две сигареты подряд. За окном уже светало. Господи, до чего мне было плохо. Такая тощища, вы себе
представить не можете. И я стал разговаривать вслух с Алли. Я с ним часто разговариваю, когда меня тоска берет. Я ему говорю - пускай возьмет
свой велосипед и ждет меня около дома Бобби Феллона. Бобби Феллон жил рядом с нами в Мейне - еще тогда, давно. И случилось вот что: мы с Бобби
решили ехать к озеру Седебиго на велосипедах. Собирались взять с собой завтрак, и все, что надо, и наши мелкокалиберные ружья - мы были совсем
мальчишки, думали, из мелкокалиберных можно настрелять дичи. В общем, Алли услыхал, как мы договорились, и стал проситься с нами, а я его не
взял, сказал, что он еще маленький. А теперь, когда меня берет тоска, я ему говорю: "Ладно, бери велосипед и ждали меня около Бобби Феллона.
Только не копайся!"
И не то чтоб я его никогда не брал с собой. Нет, брал. Но в тот день не взял. А он ничуть не обиделся - он никогда не обижался, - но я
всегда про это вспоминаю, особенно когда становится очень уж тоскливо.
Наконец я все-таки разделся и лег. Лег и подумал: помолиться, что ли? Но ничего не вышло. Не могу я молиться, даже когда мне хочется. Во-
первых, я отчасти атеист. Христос мне, в общем, нравится, но вся остальная муть в Библии - не особенно. Взять, например, апостолов. Меня они, по
правде говоря, раздражают до чертиков. Конечно, когда Христос умер, они вели себя ничего, но, пока он жил, ему от них было пользы, как от дыры в
башке. Все время они его подводили. Мне в Библии меньше всего нравятся эти апостолы. Сказать по правде, после Христа я больше всего люблю в
Библии этого чудачка, который жил в пещере и все время царапал себя камнями и так далее. Я его, дурака несчастного, люблю в десять раз больше,
чем всех этих апостолов. Когда я был в Хуттонской школе, я вечно спорил с одним типом на нашем этаже, с Артуром Чайлдсом.