Мне ничего не оставалось делать, как только уйти - - я ей сказал, что у меня свидание. Даже нельзя было остаться послушать, как Эрни играет
что-то более или менее пристойное. Но не сидеть же мне с этой Лилиан Симмонс и с ее моряком - скука смертная! Я и ушел. Но я ужасно злился,
когда брал пальто. Вечно люди тебе все портят.
13
Я пошел пешком до самого отеля. Сорок один квартал не шутка! И не потому ч пошел пешком, что мне хотелось погулять, а просто потому, что
ужасно не хотелось опять садиться в такси. Иногда надоедает ездить в такси, даже подыматься на лифте и то надоедает. Вдруг хочется идти пешком,
хоть и далеко или высоко. Когда я был маленький, я часто подымался пешком до самой нашей квартиры. На двенадцатый этаж.
Непохоже было, что недавно шел снег. На тротуарах его совсем не было. Но холод стоял жуткий, и я вытащил свою охотничью шапку из кармана и
надел ее - мне было безразлично, какой у меня вид. Я даже наушники опустил. Эх, знал бы я, кто стащил мои перчатки в Пэнси! У меня здорово
мерзли руки. Впрочем даже если б я знал, я бы все равно ничего не сделал. Я по природе трус. Например, если бы я узнал в Пэнси, кто украл мои
перчатки, я бы. наверно, пошел к этому жулику и сказал: "Ну-ка, отдай мои перчатки!" А жулик, который их стащил, наверно, сказал бы самым
невинным голосом: "Какие перчатки?" Тогда я, наверно, открыл бы его шкаф и нашел там где-нибудь свои перчатки. Они, наверно, были бы спрятаны в
его поганых галошах. Я бы их вынул и показал этому типу и сказал: "Может быть, это т в о и перчатки?" А этот жулик, наверно, притворился бы
этаким невинным младенцем и сказал: "В жизни не видел этих перчаток. Если они твои, бери их, пожалуйста, на черта они мне?"
А я, наверно, стоял бы перед ним минут пять. И перчатки держал бы в руках, а сам чувствовал бы - надо ему дать по морде, разбить ему морду,
и все. А храбрости у меня не хватило бы. Я бы стоял и делал злое лицо. Может быть, я сказал бы ему что-нибудь ужасно обидное - это вместо того,
чтобы разбить ему морду. Но, возможно, что, если б я ему сказал что-нибудь обидное, он бы встал, подошел ко мне и сказал: "Слушай, Колфилд, ты,
кажется, назвал меня жуликом?" И, вместо того чтобы сказать: "Да, назвал, грязная ты скотина, мерзавец!", я бы, наверно, сказал: "Я знаю только,
что эти чертовы перчатки оказались в твоих галошах!" И тут он сразу понял бы, что я его бить не стану, и, наверно, сказал бы: "Слушай, давай
начистоту: ты меня обзываешь вором, да?" И я ему, наверно, ответил бы: "Никто никого вором не обзывал. Знаю только, что мои перчатки оказались в
твоих поганых галошах". И так до бесконечности.
В конце концов я, наверно, вышел бы из его комнаты и даже не дал бы ему по морде. А потом я, наверно, пошел бы в уборную, выкурил бы тайком
сигарету и делал бы перед зеркалом свирепое лицо. В общем, я про это думал всю дорогу, пока шел в гостиницу. Неприятно быть трусом. Возможно,
что я не совсем трус. Сам не знаю. Может быть, я отчасти трус, а отчасти мне наплевать, пропали мои перчатки или нет. Это мой большой недостаток
- мне плевать, когда у меня что-нибудь пропадает. Мама просто из себя выходила, когда я был маленький. Другие могут целыми днями искать, если у
них что-то пропало. А у меня никогда не было такой вещи, которую я бы пожалел, если б она пропала. Может быть, я поэтому и трусоват. Впрочем,
нельзя быть трусом. Если ты должен кому-то дать в морду и тебе этого хочется, надо бить.