Один из полицейских, оторвавшись от жаркого капота патрульной машины, подошел к белобрысому и нежно взял его под локоток.
– Пошли, – сказал он тихо, увлекая того за собой, – пошли.
Водитель Тойоты не нашелся, что возразить, лишь кивком головы указал на распростертое у его ног тело, как бы прося войти в его положение.
– Нет, – сказал полицейский, – не стоит. Чревато.
Владелец джипа сразу впал в депрессию. Он видимым образом обмяк, у него даже опустились приподнятые для конкретного разговора руки, после чего он безропотно дал себя увести и усадить в патрульное авто. Лицо его все так же пунцовело, хорошо гармонируя с синим цветом служебной машины. Перед посадкой апаш снял с ноги порванную вьетнамку и метнул ее в красные трусы. Судя по жирному хлопку и последовавшему за ним непроизвольному «Му» пострадавшего – попал, причем плашмя и по животу.
И вот тут, дождавшись своего выхода на авансцену, к невинно пострадавшему, но заслуженно поплатившемуся обладателю красно-зеленых трусов приблизился Александр Борисович Оборданцев, до того наблюдавший за происходящим со стороны.
– Что, успел? – спросил он у потерпевшего.
– Чего? – вынырнув из мнимой комы, выразил свою уже полнейшую отстраненность болезный.
– Ты все спешил куда-то… – подсказал ему Чума.
Мужик закатил глаза и затрясся, уже реально, представив, что оставшуюся часть отпуска ему придется проваляться на больничной койке. Тут, кстати, подкатила скорая, и медики начали свою привычную суетную подготовку к транспортировке тела.
– Вижу, что успел! – удовлетворенно заключил Чума, и, от щедрот своих, пожелал: – Ну, будь здоров! Счастья тебе и хорошего настроения!
Отвернувшись, с невозмутимым видом привыкшего ко всему и всякого повидавшего человека, Чума быстро смешался с людским потоком, неотвратимо стремящимся к рынку, и где-то там, через пол квартала от перехода, словно закрученная против часовой стрелки вода в сантехнический слив, вливавшимся в его распахнутые ворота. Еще несколько мгновений можно было различать мелькание его растоптанных до состояния нано-пленки грязно-синих шлепанцев, еще успел послать некий знак оттопыренный, но застегнутый на муаровую пуговицу, задний карман его брюк, как уже в следующее мгновение его бесспорно яркая индивидуальность была без остатка поглощена тысячезадой, безликой массовой сущностью толпы.
– Ну, что скажете, коллега? – обратился Аурей к Белому, задумчиво изучая еще отчетливый, но уже истончающийся и поступательно тающий с конца эфирный след удалившегося Александра Борисовича Оборданцева. След, слабо пробивавший стальными искрами, был уникален, как отпечаток пальца, и что-то подсказывало Рыжему, что его следует хорошенько запомнить. – Как ваши впечатления от первой встречи с человечеством?
– Реальность оказалось куда как горше, чем виделось с Небес, – отвечал напарнику Нивей, пряча улыбочку, едва тронувшую уголки губ, в редкую бородку, что золотистым пушком укрывала его худые щечки и острый подбородок. – Ужас, ужас, – сказал он, поднимая серые с зеленцой глаза горе, к Небесам, о которых не забывал никогда.
– Что, неужели все так плохо? – с явным сомнением в голосе уточнил Рыжий.
– Я боюсь, что все может статься еще хуже, – не стал приукрашать действительность, какой она ему виделась, Белый. И со вздохом уронил обреченно руку. – Да, собственно, я всегда это предвидел, ты и сам знаешь. К тому же, Каки…
– Но мы же не будем отчаиваться? – спросил друга Аурей.
– Отчаиваться – никогда, – согласился с ним Нивей. – Но вот состраданием запастись придется. Терпением, кстати, тоже.
– Ну, с этим-то у нас полный порядок, верно? – поддержал друга Белый. – Пойдем, пройдемся, что ли?
И посланники Небес отправились со своей инспекцией дальше.
Правда, не сразу.
Перед перемещением в пространстве они не преминули обронить несколько капель своих, ангельских, так сказать, красок в сложившуюся уже к тому времени палитру дня.
Начал Рыжий.
Видя, что санитар намеревается открыть заднюю дверь скорой с целью извлечения из нее носилок, ангел слегка попридержал ее защелку, так, на всякий случай.
Санитар, однако, не привык, чтобы служебная техника ему отказывала, как какая-нибудь капризная девчонка, поэтому сразу же возбудился. После первых двух безуспешных попыток открыть или сломать дверь, в третью он вложил максимум того, что смог отмобилизовать из потенциала своего мускульного аппарата. Рыжий только того и ждал. В последний момент он элегантно отступил в сторону, не сдерживаемая больше дверь рывком распахнулась и со всего маху засадила санитару в лоб.
– Ни х… себе! – изумился своей силушке и удали санитар и обвел присутствующий восторженно слезящимися глазами.
Всем вокруг стало много веселей, совсем стало весело, особенно Рыжему.
– Вот, – сказал он напарнику, – как бы оно ни сложилось, но мы с тобой уж точно повеселимся. Или мы не настоящие школяры?
– Самые, что ни на есть, настоящие! – отозвался Белый.
И сделал свой ход. По обыкновению – лошадью.
Дождавшись, когда пациента в красных ситцевых трусах для погрузки в авто поднимут на носилках, он легко подул на правую руку второго санитара. Тот, как оказалось, плохо понимал шутки, поэтому дернулся так, словно на руку ему плеснули кипятком, – и упустил ручку. Носилки свободно перевернулись, и пациент вывалился из них туда, откуда только что был взят.
– Ни х… себе! – изумился непредсказуемости бытия второй санитар.
– Изящно, не правда ли? – пригласил друга оценить шутку Нивей.
– Нормально! – отреагировал тот. – Мы же с любовью! Хотя, с другой стороны, контингент здесь грубоват, что есть, то есть. Наивные и непосредственные туземцы. Надо будет потоньше в следующий раз, поаккуратней, а то перекалечатся, как дети малые, ей Богу…
Белый согласно кивнул.
Ангелы ударили по рукам и, под аккомпанемент всеобщего веселья и очагового ликования, переместились туда, куда влекло их за собой массовое перетекание народа – на Какский Центральный рынок.
4. Рыночные отношения
Центральный городской рынок, укрывшийся от летнего уже зноя под огромной односкатной крышей-навесом, кишел, словно перевозбужденный муравейник. В тени навеса жара не была столь вызывающей, а с духотой неплохо справлялись разнонаправленные ветра и сквозняки, даря посетителям и работникам рынка облегчение в виде окрашенных различными ароматами глотков воздуха. Благодаря этому на главной в округе торговой площадке царило оживление, и даже возбуждение, местами бьющее в потолок фонтанами предпринимательский активности.
Удовольствие через избавления от жары ангелам, конечно, не ведомо, поскольку ангелы суть существа призрачные и, с точки зрения жителей Земли, бестелесные, и не испытывают неудобств и страданий от перепадов температуры среды пребывания. Но и им затея с навесом пришлась по нраву, хоть и не сразу.
Все звуки под крышей многократно усиливались, и обычный гул толпы под ней казался не обычным, а чрезвычайным, что ангелам, откровенно говоря, досаждало, особенно поначалу. Тем более что живой шум периодически перекрывался залпами попсы и объявлениями на государственном языке о необходимости и правилах использования туалета, расположенного в дальнем углу рынка у ограды, которые раздавались из колоколов-громкоговорителей, развешенных на столбах по периметру и державших под перекрестным огнем всю рыночную территорию. Время от времени обычный информационно-музыкальный поток перемежался призывами не доверять никому и ничего, и внимательно следить за своими вещами и руками сограждан. И тогда на несколько мгновений наступала тишина. Жители и гости города-курорта с опаской и тревогой озирались, всматриваясь в лица друг друга, на которые наползала тень подозрительности. К счастью, вскоре тучку недоверия и бдительности уносило дежурным ветерком прочь, и лица вновь озарялись улыбками, а замершая было жизнь мощным потоком вновь устремлялась вперед и дальше, в омут торговых отношений.