Пинетт постучал три раза.
— Это я! — крикнул он.
Он, улыбаясь, повернулся к Матье:
— Она боится, что ее изнасилуют. Матье услышал, как повернули ключ.
— Заходите быстро, — произнес женский голос.
Они окунулись в запах чернил, клея и бумаги. Длинная перегородка с проволочной сеткой наверху делила комнату на две части. В глубине Матье различил открытую дверь. Девушка отступила и закрыла ее за собой; слышно было, как щелкнул замок. Некоторое время они оставались в узком коридоре, предназначенном для посетителей, потом девица снова показалась под прикрытием, в своем окошке. Пинетт нагнулся и прижал лоб к решетке.
— Вы нас наказываете? Это не слишком любезно.
— Да! — ответила она. — Нужно проявлять благоразумие.
У нее был красивый голос, теплый и густой. Матье увидел, как блестят ее черные глаза.
— Значит, — заключил Пинетт, — нас боятся? Она засмеялась.
— Не боюсь, но и не доверяю.
— Это из-за моего друга? Но он как раз такой, как и вы, он служащий: вы среди своих, это должно вас успокоить.
Он говорил галантерейным тоном и тонко улыбался.
— Ну же, — попросил он, — просуньте хотя бы пальчик через решетку. Только палец.
Она просунула через решетку длинный худой палец, и Пинетт поцеловал ноготь.
— Прекратите, — сказала она, — или я его уберу.
— Это будет невежливо, — ответил он. — Мой друг просто должен пожать вам палец.
Он повернулся к Матье.
— Позволь представить тебе мадемуазель-которая-не-хочет-назвать-своего-имени. Это храбрая маленькая француженка: она могла бы эвакуироваться, но не захотела бросить свой пост — вдруг она понадобится.
Он поводил плечами и улыбался: он все время улыбался. Его голос был мягким и певучим, с легким английским акцентом.
— Здравствуйте, мадемуазель, — сказал Матье.
Она сквозь решетку пошевелила пальцем, и он пожал
его,
— Вы служащий? — спросила она.
— Я преподаватель.
— А я почтовая работница.
— Вижу.
Ему было жарко, и он скучал; он думал о серых и медлительных лицах, которые он оставил там, позади.
— Эта мадемуазель, — сказал Пинетт, — несет ответственность за все любовные письма в деревне.
— Ой, да какие уж тут любовные письма, — скромно возразила она.
— Что ж, — продолжал Пинетт, — живи я в вашей дыре, я бы посылал любовные письма всем здешним девушкам, чтобы послания проходили через ваши руки. Вы были бы почтальоном любви.
Он неуверенно рассмеялся:
— Почтальон любви! Почтальон любви!
— Ну уж нет! — протестовала она. — Это удвоило бы мою работу.
Наступило долгое молчание. Пинетт сохранял небрежную улыбку, но вид у него был напряженный, взгляд шарил по комнате. С решетки свешивалась на шпагате перьевая ручка, Пинетт взял ее, обмакнул в чернила и написал несколько слов на бланке почтового перевода.
— Вот, — сказал он, протягивая ей бланк.
— Что это? — спросила она, не пошевелившись.
— Ну возьмите же! Вы почтовая служащая: выполняйте свою работу.
В конце концов она взяла бланк и прочла:
— «Оплатите тысячу поцелуев мадемуазель Имярек...» Фу ты! — воскликнула она, обуреваемая гневом и безудержным смехом. — Испортил мне бланк!
Матье все это до смерти надоело.
— Что ж, — не выдержал он. — Я вас покидаю. Пинетт смутился.
— Как, ты уходишь?
— Мне нужно вернуться.
— Я пойду с тобой, — поспешно сказал Пинетт. — Да! Да! Я пойду с тобой.