Но он охотно признавал, что тот не был подлецом; когда Жорж узнал, что Ивиш забеременела, он повел себя в высшей степени порядочно и настоял на их браке. Но было слишком поздно: Ивиш его ненавидела, потому что он сделал ей ребенка. Она говорила, что сама себе внушает ужас, она спряталась в деревне и не хотела видеть даже брата. Она безусловно покончила бы с собой, если бы так не боялась смерти.
— Какая гадость! Борис вздрогнул.
— Что?
— Вот! — сказала она, показывая на свою чашку кофе. Борис попробовал кофе и мирно сказал:
— Прямо скажем, не высший сорт! — Помедлив, он заметил: — Думаю, он будет становиться все хуже и хуже.
— Страна побежденных! — сказала Ивиш.
Борис осторожно посмотрел вокруг. Но никто не обращал на них внимания: люди благопристойно и сосредоточенно говорили о войне. Можно подумать, что они вернулись с похорон. Неся пустой поднос, прошел официант. Ивиш обратила на него взгляд чернильных глаз.
— Он отвратителен! — выкрикнула она. Официант удивленно посмотрел на нее: у него были седые усы, Ивиш годилась ему в дочери.
— Этот кофе отвратителен, — сказала Ивиш. — Можете его унести.
Официант с любопытством смерил ее взглядом: она была слишком молода и не вызвала в нем робость. Когда он понял, с кем имеет дело, он грубо ухмыльнулся:
— Вы хотели бы мокко? Вы, может быть, не в курсе, что идет война?
— Я, может быть, и не в курсе, — живо ответила она, — но мой брат, который был недавно ранен, безусловно, знает это лучше вас.
Борис, пунцовый от смущения, отвел глаза. Она стала дерзкой и в карман за словом не лезла, но он сожалел о той поре, когда она злилась молча, опустив на лицо волосы: тогда было меньше неприятностей.
— В день, когда боши вошли в Париж, я не стал бы жаловаться на плохой кофе, — раздосадованно пробурчал официант.
Он ушел; Ивиш топнула ногой.
— У них только война на языке; они сами себя гонят воевать, и можно подумать, что этим гордятся. Пусть они проиграют эту войну, пусть проиграют хотя бы раз, только бы о ней больше не говорили.
Борис подавил зевок: вспышки Ивиш его больше не забавляли. Когда она была девушкой, одно удовольствие было смотреть, как она теребит волосы, топает ногами и косится, это могло развеселить на целый день. Теперь ее глаза оставались угрюмыми, казалось, в этом была некая нарочитость, в такие минуты Ивиш была похожа на их мать. «Она замужняя женщина, — с ужасом подумал Борис. — Замужняя женщина, со свекром и свекровью, с мужем на фронте и семейным автомобилем». Он недоуменно посмотрел на нее и отвел глаза, потому что почувствовал, что сейчас она вызовет у него отвращение. «Я уеду!» Он резко выпрямился: решение принято. «Я уеду, уеду с ними, я не могу больше оставаться во Франции». Ивиш что-то говорила.
— Что? — спросил он.
— Родители.
— Так что?
— Я говорю, что им не надо было уезжать из России; ты меня не слушаешь.
— Если бы они остались, их бы засадили в тюрьму.
— Во всяком случае, они не должны были заставлять нас принимать гражданство. Мы могли бы уехать к себе домой.
— У себя дома — это во Франции, — сказал Борис.
— Нет, в России.
— Во Франции, потому что они нам дали французское гражданство.
— Вот именно, — сказала Ивиш. — Они не должны были этого делать.
— Да, но ведь сделали.
— Мне это все равно. Раз они не должны были этого делать, значит, этого как бы нет.
— Будь ты сейчас в России, — сказал Борис, — ты бы там на стенку лезла.
— Мне это было бы все равно, потому что Россия — большая страна, и я бы испытывала гордость.