Однако в николаевское царствование даже государственные законы, касавшиеся церковных вопросов, принимались без участия Святейшего Синода. Обер-прокурор Н.А. Протасов, будучи сам бюрократом-деспотом, грубо сокрушал всякое реальное и мнимое самовластие со стороны епархиальных архиереев. Независимость Филарета он терпел с трудом. После одного инцидента святитель в 1842 году покинул Синод и больше никогда не бывал на его заседаниях, хотя оставался членом Синода и продолжал принимать активное участие в рассмотрении всех дел церковного управления.
Стоит заметить, что некогда скромный провинциал обрел качества светского человека, оставшись монахом. По воспоминаниям великой княжны Ольги Николаевны, митрополит Филарет на слова фрейлин императрицы, что де Александра Федоровна «вместо того, чтобы думать о спасении души, только и делает, что танцует и гоняется за развлечениями», ответил: «Возможно. Но я думаю, что она, танцуя, попадет в рай, в то время как вы еще будете стучаться в дверь». Об отношении царской семьи к московскому митрополиту великая княжна вспоминала, что в Москве «всегда на первом месте был митрополит… Здесь, в Москве, он молился перед тем, как садились к столу, и сесть было можно только после его благословения. Филарет считался светочем Церкви…» (99, с. 202, 238).
В отличие от многих своих предшественников и современников, митрополит Филарет никогда не угождал власти, не льстил ей, он всегда держался независимо, не роняя достоинства иерарха. Любопытно, что в своих проповедях Филарет никогда не говорил государю «вы», но всегда в традициях церковной риторики «ты». Не раз он поучал и наставлял государей в проповедях. В царствование Александра II был поднят вопрос о поминовении за богослужением всех членов императорской семьи, число которых сильно увеличилось, что удлиняло службу. Святитель Филарет в своем мнении выразил не верноподданническую, а церковную позицию: «Мне кажется, – писал он 22 марта 1862 года наместнику Свято-Троицкой Лавры архимандриту Антонию (Медведеву), – Вы напрасно так строго смотрите на сокращение воспоминаний в молитвах царствующего дома и на облегчение в праздновании Царских дней. В древних изданиях греческих в великой ектении сказано только: “О благочестивейших и Богохранимых царех наших”. Не предписано даже имя царя произносить. А о царском семействе и намека нет» (182, ч. 4, с. 448).
В церковном сообществе митрополит Филарет неизменно почитался первым среди равных. Его мнение, его заключение почитались решающими во всех церковных делах. Отношения с собратьями складывались у него подчас непросто, хотя и по разным причинам. Митрополит Филарет привечал архимандрита Игнатия (Брянчанинова), будущего святителя, писал ему 12 ноября 1833 года: «Преподобный отец Игумен. Судьба Божия, поставив меня с Вами в сношение по службе, в то же время открывает случай, чтобы мы друг друга узнали в лице. Я сему рад…» (цит. по: 84, т. 3, с. 120).
Современники говорили о московском митрополите: «Он был епископом с утра и до вечера и от вечера до утра». Их поражало в нем неусыпное чувство ответственности. Старец митрополит входил во все подробности московской церковной жизни, вплоть до просмотра проповедей чередных иереев в Чудовом монастыре и утверждения эскизов поновляемых иконостасов; он внимательно просматривал резолюции епархиальной консистории, частью отвергая их, частью исправляя; сожалел, когда не хватало сил на совершение богослужения или освящения храмов. Посещение светских учебных заведений не входило в обязанности митрополита, но он нередко бывал на вступительных и выпускных экзаменах в Московском университете, а то и 1-й московской гимназии. На всю жизнь запомнил Т. И. Филиппов, видный государственный деятель, одобрительное слово митрополита Филарета по поводу произнесенной им, тогда учителем гимназии, речи 3 октября 1854 года. Он пожелал ему, тогда еще юноше: «Чтобы ваши мысли проникали более и более область общественного воспитания» (цит. по: 132, с. 9). Неудивительной поэтому стала растерянность москвичей десятилетие спустя, после кончины святителя, как писал 21 ноября 1867 года филаретовский ученик и оппонент Н. П. Гиляров-Платонов своему другу К. П. Победоносцеву: «Монумент свалился; как-то жутко чувствует себя Москва. Образовалась пустота, в которой неловко. Москва без Филарета, это как-то неловко, непривычно. Любопытно, как теперь пойдут церковные дела, когда рассуждениям и различным мерам уже не предшествует обычный вопрос: а как на это смотрит Филарет?» (136, с. 67).
6
Богословие Филарета не вылилось в целостную систему, на это у него в московский период уже недоставало времени, однако богословствование было его второй натурой, оно прорывалось и изливалось в проповедях, административных документах и письмах. В них, по выражению И. В. Киреевского, «много бриллиантовых камушков, которые должны лежать в основании Сионской крепости». Главным источником богословия святителя было Священное Писание. В то же время то не была экзегетика в чистом виде, а ответы на искания русского духа, попытка синтезировать различные движения просвещенной русской мысли, стихийную православную веру народа и духовное богатство святоотеческого наследия. Не раз святителю Филарету приписывали уклонение то в католичество, то в протестантизм, но он умел соблюсти цельность православного учения Церкви. По точной оценке протоиерея Г. Флоровского, он не создал формальной богословской школы, но «он создал нечто большее – духовное движение…».
В одной из проповедей святитель Филарет говорит о двух ведущих к Богу путях – пути волхвов и пути пастырей: «Путь волхвов есть путь света и ведения, управляемый ясным знамением звезды… Путь пастырей есть путь сени и тайны, путь веры, а не видения» (179, т. 1, с. 184). Думается, что оба пути – и ведения и веры – были равно открыты для него
3
Богословие Филарета светло и трагично. Светло, ибо основано на глубоком опыте личной веры и сердечном ведении Бога. Трагично, ибо имеет своим материалом не только Священное Писание, но и повседневную, обыденную жизнь, вольно или невольно отрывавшуюся от евангельских заветов. Соединение, никак не противопоставление, этих двух сторон жизни – небесной и земной – оставалось главным делом святителя.
Показательно, что в августе 1862 года, будучи уже преклонным годами старцем, он живо поддержал намерение своего ученика протоиерея Александра Горского о создании и издании Богословского словаря, ассигновал из сумм Московской кафедры специальные средства на эти цели (40, с. 156).
В то же время не менее показательно, что резиденция митрополита, подворье Свято-Троицкой Лавры, находилась на Самотеке, вблизи шумного московского торжища. И воспарив мыслью в горние высоты, он принужден был опускаться до самого дольнего. Почти всякий день на подворье приходили просители, странники, священнослужители, официальные лица со своими делами и заботами, и митрополит Филарет погружался на самое дно обыденности с ее мелочами и нечистотой. Изданные после его кончины в семи томах Резолюции по различным делам епархии, а также тома Мнений и Писем свидетельствуют о прямой вовлеченности святителя в самые разные дела церковной и светской жизни, в них видны и мудрость, и опыт, и остроумие.
В резолюции от 6 января 1833 года по делу о диаконе, не говорившем проповедей в течение года, он пишет: «Болезнь, которая не мешала диакону год служить, а мешала целый год говорить проповеди, называется леность. Способ лечения на первый раз употребить следующий: запретить диакону священнослужение на две недели и дать ему в сие время дьячковский доход, с тем, чтобы в сие время сочинил проповедь». Вот другие резолюции: «Села Архангельского дьячка, 65 лет, смирного, но не совсем трезвого, послать в Можайский монастырь на три дня, чтобы ему растолковали, что к будущей жизни готовиться надобно воздержанием, а не пьянством»; «Поелику недовольных священником не мало и неудовольствия значительны, то, для прекращения оных, ныне же перевесть его»; «Знание церковного пения не большое знание, но незнание онаго есть большое незнание». Его нередко упрекали в жестокости в отношении духовенства, но вот его резолюция на деле о проступке дьякона, ходившего в питейный дом за вином: «Дурно поступил дьякон, но надобно на суде принимать в соображение немощи человеческие: жена разрешилась, гостей принять надобно, денег нет. Очень естественно обратиться к винопродавцу, который верит в долг… Положить диакону в Клинском соборе сто поклонов и внушить ему, что гораздо лучше праздновать рождение детища без вина, нежели с незаконно купленным вином быть задержану в питейном доме». А то должен был разбирать дело об избиении пастуха сыном дьячка за потраву священнического луга коровами… (181, т. 3, ч. 1, с. 168; ч. 3, с. 14, 17,30, 168, 182).