Чарли решил, что лучше промолчать. Они ехали молча почти через весь город. Когда приехали в больницу, им сообщили, что мать находится в коме. Через два дня она умерла.
На похоронах в течение доброй половины погребальной службы то и дело в горле его стоял ком, мешающий дышать. Он вышел, заперся в туалете гаража, сел там на толчок и дал, наконец, волю слезам. Он плакал как ребенок. Когда они вернулись с кладбища, он пребывал в ужасном настроении и не мог ни с кем разговаривать.
После ужина, когда Джим и Хедвиг, сидя за столом в столовой, принялись на листке бумаги подсчитывать, сколько им пришлось выложить за похороны, он взорвался и грубо заявил им, что заплатит все сам, до единого цента, и больше в их проклятом доме никогда ноги его не будет, могут не беспокоиться!
Он выскочил из комнаты, грохнув за собой дверью, взбежал по лестнице к себе и бросился на кровать. Он долго лежал на спине не раздеваясь, в военной форме, уставившись в потолок, и до него доносились приглушенные голоса и отдельные слова: «усопшая», «оплакивание», «потусторонний мир», «загробная жизнь».
На следующий после похорон день ему позвонила Эмиска. Выразив свои соболезнования по поводу смерти матери, она осведомилась, не хочет ли он встретиться с ней как-нибудь вечерком. Не отдавая себе отчета в своих действиях, он неожиданно выпалил, что, ладно, придет. Настроение паршивое, подавленное, ему так одиноко и так хотелось поговорить с кем-нибудь еще, не только с Джимом и Хедвиг. В тот же вечер он приехал к ней на машине. Она была одна. Ему не понравилась ее квартирка с дешевыми украшениями, мишурой. Он повел ее в кино. По дороге она спросила, помнит ли он, как они вместе смотрели в кинотеатре «Рождение нации». Он почему-то сказал, что не помнит, хотя помнил все отлично. Ему стало ясно, что она намерена возобновить с ним прежние отношения.
Когда он вез ее домой, то позволил ей опустить головку себе на плечо. Остановив машину перед ее домом, он, потупив глаза, увидел, что она тихо плачет.
– Чарли, неужели ты меня не поцелуешь? Один-единственный поцелуй в память о прежних днях? – прошептала она.
Он ее поцеловал. Потом она спросила, не поднимется ли он к ней. Он что-то процедил сквозь зубы, что, мол, ему нужно сегодня быть пораньше дома.
– Да прекрати, Чарли, чего ты выламываешься, – повторяла она, – ведь я тебя не съем.
В конце концов он остался, пошел за ней, хотя ему этого совсем не хотелось.
На газовой плитке она заварила какао и начала ему жаловаться, какая она несчастная, как она устает, выстаивая на ногах за прилавком целый день, а эти привередливые покупательницы. обращаются с ней ужасно грубо, а дежурные администраторы так и норовят ущипнуть ее за попку и рассчитывают, что она будет обжиматься с ними в примерочных. Нет, ей все же придется когда-нибудь открыть газ и отравиться. Чарли такой разговор совершенно не нравился, ему было жаль ее, и он вяло ласкал ее, только чтобы она успокоилась и больше не плакала. Но тут же он возбудился, и ему пришлось заняться с ней любовью. Уходя от нее, он пообещал зайти через недельку.
На следующее утро он получил от нее письмо, которое она, очевидно, написала сразу же после его ухода. В нем она признавалась ему в любви и заверяла, что никого так сильно, как его, никогда не любила. Вечером после ужина он хотел было тоже написать ей письмо и сообщить, что он не хочет ни на ком жениться и меньше всего, разумеется, на ней, Эмиске, но, к сожалению, так и не смог доходчиво сформулировать свои мысли, поэтому отказался от этой затеи и решил вообще ничего ей не писать. Но она позвонила на следующий день, и ему пришлось солгать, сказать, что он ужасно занят и вообще ему предстоит поездка в Северную Дакоту, чтобы посмотреть там собственность, которую оставила ему мать в наследство.
Тогда она спокойно ответила:
– Конечно, я все понимаю.