– Я вот чего думаю. Спать, не брехать. Понимаешь сержант.
– Угм – подтвердил, не вслушиваясь Богатый – Может задержим – с надеждой спросил он— Они ж нетрезвые. нарушают общественный порядок.
– Такой порядок как огород без грядок – хорошо и затейливо ответил Пузанов. Устраиваясь поудобней, он отчески посоветовал курсанту:
– Не нарушай сон, не жми на клаксон.
После чего его голова свалилась на грудь, и он мгновенно захрапел. Богатый крепился. Он был молод. Воображение подстегивало его. Оно не лежало на его плечах неподъемным грузом, как у зрелых людей. Богатый воображал себя, то часовым на объекте, где хранилось оружие мирового забвенья, то беглым арестантом со звериным чувством опасности. До рези в глазах пялился он на пустынную улицу, боролся с оцепенением, клевал носом и вскидывался, прижимаясь к холодному стеклу. Навалившуюся дрему покалывали рапирные лезвия нервных окончаний. Воображение сыграло злую шутку с Богатым. Запечатлев в его сознании улицу, церковь и канделябры, оно покинуло его, и сон стал явью, а явь сном. Богатый не мог понять, видел ли он на самом деле человека со странной походкой или он всего лишь приснился ему. Пузанов развернул завтрак.
– Завтрак туриста, даже банка хрустиста. – Пузанов предложил Богатому. На мятой газете на коленях сержанта лежал отрез белого хлеба, горка подвядшего сала с мясной прослойкой, жадные до влаги, сочащиеся жиром красные медальоны салями и дробинки твердых домашних помидоров.
– Угощайся, курсант.
Богатый отломил кусок батона и взял маслянистый кусок сала с помидором. Желая сделать Пузанову приятное, он поинтересовался.
– Супруга у тебя наверное хорошая?
Пузанов мудро заметил.
– Супруга – это квадратура круга. Мы и сам с усам.
Проглотив колбасу, Пузанов зубами вытащил пробку из термоса.
– Коньячку-бодрячку.
– Богатый, собравшийся расправиться с бутербродом замер.
– Ты что! Мы же на работе – негодующий Богатый добавил еще насчет плохого примера, но был остужен Пузановым.
– Ты не пионер. Зачем тебе пример. – сказал Пузанов и, немного помолчав, назидательно добавил.
– Бутерброд клади в рот.
Богатый поперхнулся и закашлялся.
– Хватит. Хватит Дыру пробьешь. – сварливо забурчал Богатый, останавливая поток пузановских тумаков, посыпавшийся на его спину.
Пузанов поднял термос.
– Как говорится. Пить не грех, не грех и выпить.
– Да уж – с чувством произнес Богатый. Он начинал понимать, почему перед дежурством на него с таким злорадством смотрели некоторые сослуживцы. Славный сержант страсть как любил нравоучительные пассажи. Человеком он был семейным. Супругу называл Галочкой. Пожалуй, это было все, что осталось грациозного в бигудяшной барыньке Галине Федоровне. Супругом и домом она правила лениво, но увесисто. А ведь когда-то вспоминалось Пузанову: черемуха кипела белым взваром, и все вокруг было волнующим и прекрасным. Но Галочка, свечечка в плетеных босоножках, стала Галиной Федоровной, Пузанов стал сержантом. Сложилось, устоялось, но нет, нет да всколыхнет, взбудоражит, налетит воспоминание и толкнет на непроверенные крайности. Чудное это племя – сорокалетки. Состоявшиеся и оперившиеся господа внезапно, закладывают крутое пике и бросаются в неизведанное. Чудики, право слово. Они достигли успокоенности, мало того не щадя сил боролись за нее и наконец получив, не наслаждаются. Более того она гнетет их. Добившись желаемого не все, но многие из них понимают, что упустили главное. Отличие сорокалетних от самих же себя, но моложе, состоит в том, что они замедляют убыстренный шаг. Они останавливаются. Они начинают смотреть назад, и внутри навсегда поселяется черная мышь сожаления. Если бы тогда я сделал вот так? Как бы все обернулось? Зачем я тратил столько сил, если можно было обойтись малой кровью? Почему я подличал? Почему соглашался? Ну достиг, добежал, а дальше что и почему страдал? Они пережили Спасителя, а это налагает дополнительные обязанности. Быть умней, чище и правдивей. Но ведь это и есть самое трудное с таким-то наследством. Отсюда страдания и мучения солидных чемоданов. Взбрыки и падения. побеги к психоаналитикам и молодым не раскрывшимся девушкам. Разруха семейного очага. Калечащие потомство наставления и поучения. Все приходяще-уходяще. Уйдет и это. Подступит старость. все заслонит томительное и бессильное ожидание. К черной мыши добавится серая… Сержант Пузанов в полной мере переживал все коллизии срединного возраста. Он полюбил ночные дежурства, чего раньше за ним никак не водилось. Стал молчалив и задумчив. Внешне перелом проявился в том, что Пузанов стал говорить неуклюжей рифмой. Воспитательно и назидательно стал общаться Пузанов с коллегами по работе. Страшно это бесило всех, но не останавливало Пузанова. Поговорки (предпочтение отдавалось вещам собственного сочинения) загадочные двустишья ставили в тупик самых опытных сотрудников. Один майор Чулюкин, непосредственный начальник Пузанова и Богатого понимал сержанта. Наверное, потому что с сержантом они были погодки. Из перлов, изобретенных мятежным пузановским разумом для примера можно выделить следующие. «Стоит дуб земли пуп» – это про майора Чулюкина. На жалобы ефрейтора Ковальчука о семейных неурядицах и виновной в них тещей Пузанов откликнулся так «Гангрену уничтожим дружбой», оставив обескураженного ефрейтора размышлять: смириться или рискнуть и воспользоваться бензопилой. Вертлявой хохотушке Майечке из отдела кадров Пузанов каркал зловещим вороном: Поешь? Подмигиваешь взглядом? А мужикам совсем не это надо. С дотошностью работорговца на невольничьем рынке, осмотрев, присланного ему в напарники курсанта Богатого для прохождения практики, Пузанов перешел на элегический тон и задвинул вообще что-то несусветное: «Я счастлив, что я в прошлом жил, доволен, что живу я в настоящем и рад, что в будущем меня не будет». Во время облавы на насильника Решетилова Пузанов действовал в тесной связке с ротвейлером Диком. Они отличились, а Пузанов поразил координатора операции полковника Счастного выспренной японской хокку.
– В землице косточка..
Собаке нравится. Мне нет.
Убежище маньяка где-то рядом.
Счастный – полковник с лисьим прищуром и веревочным хребтом позднее в приватной беседе предупредил Чулюкина.
– Реляцию я, конечно, наверх пошлю. Но ты майор сержанта своего все равно задвинь, запри и ключик выбрось.
Разгоряченный выпивкой и похвалами Чулюкин возразил.
– Что так? Он один из лучших. Нареканий у меня к нему нет.
– Обтрехался ты на земле, майор. Я тебе как твой сержант отвечу, балласт полету не помощник. Наверх полезешь, он тебя вниз потянет. Прямой он у тебя, рубит непонятно. непонятно значит подозрительно. Можешь мне верить. Я в карьерных делах дока.
Чулюкин замял опасную тему, но догадку полковничью принял и дел хороших сержанту не давал. Промышлял сержант мелочовкой: протоколами за неправильную парковку, гонял с тротуаров стаи нелицензионных торговцев и усмирял пьяниц. Сметя завтрак, Пузанов вынул из держателя эбонитовую палочку рации.
– 15-й 15-й слышь меня. Это 9-й.
Сквозь эфирное потрескивание донеслось.
– 9-й? Это 15-й. Ты Пузанов?
– Я – ощерился Пузанов.
– Как там у вас? – задала вопрос рация – Нормальненько все?
– Пляшем как кости на погосте – ответил Пузанов.
– Происшествия были?
– Были да сплыли.
– Курсант твой как?
Пузанов посмотрел на Богатого.
– Что ему православному сделается. Сидит себе, не пенится.
– Давайте закругляйтесь там, через полчаса на базе. Как понял?
– Сравнительно.
– Не понял – откликнулась рация.
– Удовлетворительно.
– Шутишь все Пузанов.