Сычева Лидия - Природа русского образа стр 5.

«Но остался в складках смятой шали Запах меда от невинных рук». Боже мой! Боже мой… В Библии – Бог меня простит – я не найду такой красоты. Я найду, может быть, более мудрые, более страстные слова – Библия очень страстный учебник жизни, но такой красоты и такого покаяния нет – «Но остался в складках смятой шали Запах меда от невинных рук». Каким же надо быть слепым, чтоб не видеть омет золотистый, звенящую рожь, овес, бегущий под ветром, серебристый, лицо этой красавицы, девушки, невесты, взошедшей из всего этого – солнечного, светоносного! И предметность опять какая – шаль! И вот я думаю: ну, мало судьбы, что она ушла, красота, судьба трагическая – шаль, это значит, печаль вот эта, возрастная, может мать появиться, может с огромными кричащими глазами бабушка русская встать на дороге – не объедешь и не обойдешь. И всё вот в этом, всё в красоте, в трагичности, верности и неодолимом бессмертии. Вот как я понимаю язык свой, слово своё, и систему русского образа, художественного, в слове русском.

– Но что же есть тогда поэзия? Трагическая дорога, судьба?

– Поэзия не может быть профессией, это трагическое самоощущение и встреча с жизнью, так бы я назвал судьбу и действия, жизнь поэта. То, что сказал Есенин, может сказать любой поэт, но как скажет? Допустим, разжигает человек костер. Ага, пошарил в кармане, спички у него есть. Теперь он дров наломал, есть. Бересты пошел надрал. Зажег – костер, горит красиво. Он из деталей собрал, понимаете? А Есенин, он ведь не знал, что он это делает – что лепит образ, что «костер» собирает… В этот миг он не знал, он просто шел и… Вот, допустим, когда Христос шел по Иорданским холмам, он же не думал, что он ступает на эти холмы! Перед ним даль такая, пустыня, и он идет. Так и Есенин.

Даже очень талантливому поэту, ему надо собирать образ, как бы конструировать его, ковать цепь – пусть даже она золотая. А Есенину ничего не нужно, он словно кулик – плакал, плакал, вышел из волны той, из плеса, отряхнул крылья и улетел. Или лебедь плывет, шея такая длинная, голова красивая, мы наблюдаем – плывет, как будто бы это белая молния успокоилась и идет по плесу, правда? А лебедь же об этом не знает! Он вышел на зеленый-зеленый луг, красивый, отряхнулся, все брызги серебристые, еще сверкучей дождя летят от него в четыре стороны, а он не знает… Вот настоящий-то Есенин – это белый лебедь. Если к нам, к русским поэтам в какой-то миг приходит это самовыражение в слове, Боже мой! Значит, нами руководит Христос, идущий через рыжий песок, через тяжелые дюны, через великий огненный ветер пустыни. Вот так и надо идти к русскому народу!

Украденное богатство

О глубине и трагедийности

– Валентин Васильевич, прошлый разговор мы начали с поэзии Осипа Мандельштама. Думаю, будет правильно, если в наших беседах мы будем касаться и творчества ныне действующих литераторов. Хочу вам прочесть несколько стихотворений из недавно вышедшей в Москве книги «Засекреченный рай». Её автор, поэт Игорь Тюленев, лауреат многих литературных премий. Юрий Кузнецов так охарактеризовал его творчество: «В стихах Игоря Тюленева ветвится ствол характера и судьбы. Если его характер принадлежит ему, то его судьба неотделима от судьбы Родины…».

– Я хорошо знаю Игоря Тюленева. Пожалуйста, читайте.

– Открываю сборник наугад… Стихотворение «Школьный музей».

– Это не стихи и даже не басня. Это – поспешность, публицистика. Конечно, она вполне допустима в поэзии, но публицистика Пушкинская, Лермонтовская совсем иная:

Горе какое, камень какой святой – в груди или на плечах; какой груз, Богом положенный, нареченный Богом нести! А Игорь Тюленев все говорит правильно, гладко: «И закупили тюлевые шторы». Но звучит это мелкотравчато… Профиль, анфас… Карикатурно.

– Продолжаю:

– Ничего. Но сделано холодно. Читатель это чувствует, а значит, когда поэт писал, он был бесстрастным! И так ли важна сия информация?

– Плохо это! Игорь Тюленев – человек честный, умный, он учился у нас на Высших Литературных Курсах, занимался в семинаре Юрия Кузнецова. Но понимаете, в чем дело: у одного душа кричит, прекрасный язык, голос прекрасный, а совершенство техническое, как говорится, техника стиха, ему не дается. Слово его хромает, ритм хромает. Так вот, лучше его читать! Знаете, лучше смотреть на усталого скакуна, усталого коня с печальными глазами, чем на огромного, дурного бугая.

Игорю захотелось сказать, что он поэт, что он отличен от других выпускников, хоть и попал в школьный музей. Стихотворение сделано технически громоздко – будто это телега, свободно пущенная с горы. И вот она тарахтит вниз – без хозяина и без коня. Ну что же, такие стихи имеют право на существование. Особенно много их было в эпоху индустриализации и военной поры.

– Прочитаю еще одно короткое стихотворение:

– Хорошо. Крепкие стихи, только не надо было рифму терять. «Одну» и «родню», это все-таки рифма, как бы вам сказать… Придавленная полутрезвым сапогом. Фрукт лежит на асфальте, человек наступил, и яблоко лопнуло. А не надо этого делать! Поэт должен быть красивым и в действии, и во фразе.

– Еще одно стихотворение на эту же тему. Эпиграф: «46 Тюленевых из нашей округи геройски пали на фронтах Отечественной, в том числе и мой родной дядя Федор Иванович».

– Молодец! Посмотрите, когда душа искренна, она независима от равнодушия. Мало ли чего я хочу сказать, но если душа моя равнодушна, если она меня не окликнет, я и скажу бесстрастно. Люди прочтут стихотворение и подумают: «А зачем он это написал?» Посмотрите, от одного эпиграфа плакать охота!.. Это строфа изумительная!

– Дальше:

– Хорошо! Он говорит, и куда денешься от его горя, от его признания, от доверчивости его! Он нас не знает, мы ему чужие; допустим, он в поезде едет, или по тропе шел, мы встретились, закурили, или за чаркой с ним сели, и вот он говорит о своем чувстве, о своем горе… А после ты подумаешь: какой умный мне человек повстречался! Молодец. Но пусть уберёт «попо» в первой строчке…

– Продолжу:

– «Размножил»… Это же не ксерокс, не надо было ему так говорить! Но все равно молодец. Я, конечно, очень суровый человек, и молодой поэт может осерчать: «Да пошел он подальше, подумаешь, учит!» Но когда он будет такой же опытный, как я, он скажет: «А Василич-то был прав!..»

– Я, конечно, далек от того, чтобы обожать Ленина или Сталина. И не все их имена выкрикивали. Нужно поэту иметь расстояние между собой и ними. И помнить, что на этом расстоянии стоит мать, а за нею Мать-Богородица, а за ней Иисус Христос, а там отец твой, брат твой, а там – могилы родные. Если человек этого не помнит, он или балда, или слепец. А Игорь Тюленев это понимает, молодец, если глубже поймет.

– И заключительная строфа:

– Молодец Игорь, молодец! Сегодня я рано проснулся и думал об Александре Блоке. У него очень много стихов, которые летят, как веселые листья. Вроде бы пролетели, и всё, осени ещё нет, лето ещё не созрело, а они откуда-то взялись, сорвались на ветру и летят… Человек посмотрел на них и забыл. Потому что впереди ещё все будет золотое перед тобой: трава будет на цыпочки подниматься, птицы будут плакать от радости осени, где золотая заря всплывет над нами, и над очами нашими, и над крестами нашими… А листья – улетели.

Такими у Блока были юношеские стихи. И подобные стихи можно найти у каждого поэта, даже у Пушкина – некоторые его ранние произведения были очень наивны. Я говорю это к тому, что поэт и не обязан каждое стихотворение выдавать сильным. Это и не получится. Но стихотворение технически должно быть опрятно. А страсть, глубина, трагичность, звездное ощущение радости – всё это иногда даже и от поэта не зависит. Но один поэт напишет десять, а другой – пятьдесят звездных стихотворений. Значит, Христос больше его любит, чем других и присылает ему это состояние. И говорит: на тебе, Вася, на тебе, Саша, на тебе, господин Пушкин. Ну что же делать, Бог дарит!.. Потому мы прощаем Игорю Тюленеву первое слабое стихотворение, а за это, очень искреннее, благодарим… Хотя, всё равно, «размножил», ну что это такое?! Я вот сейчас сижу, на мне темный костюм. Вдруг посмотрел – на нем белая пуговица. Да ведь с ума можно сойти! Так и это.