Танька Широва, невысокая худенькая девчонка с выступающими ключицами и короткой пергидроленой чёлкой, лихо отплясывала в купальнике под песни группы «Шахерезада», нёсшиеся с кем—то прихваченного с собой магнитофона. Танюха кричала, в танце размахивая над головой белым платьишком с легкомысленными розовыми лепестками:
– Ребята, навсегда запомните меня такой!
«Ночка, ночка,
ночка-черноночка,
подари мне миг услады!
а-ха-ха-ха-ха!»1
Такой я её и запомнил. Танцующей и поющей на фоне жёлтого прибрежного песка, с оспинами мелких камушков, сочной зелёной осоки и стелющегося слезой дыма костра.
Через 26 лет, в течение которых, мы поговорили всего единожды, Татьяны не стало. Инсульт. Мне написали о похоронах за сутки, и я, торопясь в безвременье пересыхающим родником, не смог скорректировать планы. Да и был ли я там необходим? А остальные? Спорно… Зыбко… Вряд ли я свыкнусь с мыслью, что ко мне на кладбище притащится какой—нибудь малознакомый субъект. Полагаю, не велико количество добра, сделанное мною людям, ну и они также испытывали к моей персоне мало симпатии, и не стоит посмертно ворошить прошлое, приглашать на проводины тяготившихся общением. Валите сразу к отцу лжи, лицемеры!
Раньше высшей похвалой мужчине звучало: «Я б пошёл с тобой в разведку!»
А сейчас?
Есть те, кому б ты подмигнул из гроба?
И сколько их? А?
Или больше других, при чьём приближение ты незаметно сплюнул бы и тихонько, дабы посторонние не услышали, с липкой лаской в голосе, вопросил: «Где ж, вы, падлы, шкерились, когда я вас звал?»
А тебя многие пожелают увидеть среди плакальщиков?
Однако… в стыдливой теплоте заката мёртвому не безразлично ли…
Хм…
13
«Не сданные вовремя зачёты по специальности ставят под угрозу возможность получения вами диплома»
Декан М. С. Паниковский.
Математику, позднее алгебру и геометрию, у нас на протяжении нескольких лет вели разные учителя. В 5—м классе уравнениями нас мучила директор, Надежда Моисеевна, под пронзительный хохот пролётки приехавшая в село вместе с мужем, направленным сюда на должность начальника местного отделения милиции. А уже в 6—м за названные предметы взялась Татьяна Петровна, молодая и немного наивная выпускница педагогического института. Невысокого роста, с тихим голосом, который ей приходилось повышать, чтобы перекричать ребятишек, со слегка вздёрнутым носом и каре тёмных волос, она не была красавицей и поначалу не воспринималась всерьёз. Ходила Танечка, так мы её называли между собой, странно, чуть наклонившись вперёд, и едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону, точно большая утка. К тому времени, когда нас выпустили, в родные пенаты, в хрусталя заалевшие росы после вуза вернулась преподавать и её сестра, Наталья Петровна.
Никаких модных инновационных методик Татьяна Петровна не применяла, действуя строго по программе и относясь к учащимся довольно прохладно. Наряду с арифметикой она обучала и информатике в размещённом рядом с канцелярией компьютерном кабинете. 25 новёхоньких машин, установленных в нём, управлялись с головной, находившейся на учительском столе. Мы практиковались в составлении упражнений прикладного характера, но удовольствия это не доставляло, гораздо больше нам нравилось играть в простые игрушки: карты, кораблики, бродилки, примитивные стрелялки.
Постепенно окружающие привыкли к Татьяне Петровне, перестали воспринимать временным человеком, коим кажется каждый новичок, ибо абсолютно непонятно, сколько он сможет продержаться. Постоянно трудиться в образовании могут либо фанатики избранной профессии, ставящие её облупленный герб дворянских фамилий выше близких, здоровья и личной жизни, либо приспособленцы, равнодушно выполняющие любые распоряжения руководства, редко отстаивающие личную точку зрения, им лишь бы работа имелась, да зарплата регулярно платилась. Очень многие приходят учительствовать, числя себя новаторами, и в течение пятилетки перемалываются системой в труху и выбрасываются на обочину, или, не выдерживая давления, увольняются, как произошло в случае со мною. Фанатизм бережно сохраняет незначительный процент, именно он является локомотивом всяческих нововведений и гордостью учреждения, принося ему преференции, известность, позволяя с завидной регулярностью выигрывать конкурсы на городских и областных олимпиадах.
Весьма сомнительные и шаткие отношения сложились у меня с физикой и химией, в них я оказался чудовищнейшим тупарём, непроходимым идиотом, путающим дух вербены, ванили и глухой лебеды. Сие логично, ведь в основе вычислений там лежит математика, а с ней у меня наблюдался полный швах. В 9-м я умудрился завалить экзамен по алгебре, отнеся комиссии практически пустой листок, и три недели ежедневно бегал готовиться к пересдаче. Конечно, «отличился» не я один, тогда около десятка недотыкомок отправилось со стенаниями и скрежетом зубовным на переэкзаменовку. Невероятно, но подготовка помогла. Я расправился с задачами самостоятельно, без подсказок и списывания.
Если, задержавшись у библиотеки, оглядеться, откроется вид на крыло здания, выделенное начальной школе. Справа уносятся вдаль девять комнат, слева – окна, тоскливо рассматривающие двор. Ниже подоконников проведены радиаторы отопления. Зимой, при сильных трескучих туманных морозах, помещения не прогревались, мёрзли и краснели пальцы, мы занимались в варежках, куртках и грелись на переменах, облапив наполненные живительным теплом изрисованные синей пастой батареи. По вечно жалующимся и скрипящим половицам коридора мы, молясь введению весны, двигались мимо аудитории №1 в следующий класс, в наш. Познакомиться с ним и с нашей первой учительницей, Наиной Феоктистовной, нам довелось 1 сентября, в День Знаний. Торжественная линейка проводилась на квадратной площадке посреди сада, состоящего преимущественно из клёнов, усыпающих дорожки осенними сухими «вертолётиками», принарядившихся в серёжки моднящихся берёз, и акаций, расцветающих жёлтыми «собачками».
Неподалёку от деревянного шестиступенчатого сучковатого школьного крыльца росли две влюблённые лиственницы, поздней осенью сбрасывающие хвою. Они, шелестя развёрнутым знаменем скорби, нежно сплетались узловатыми пепельными ветками, возносились под крышу, подглядывая с неослабевающим любопытством в зарешеченный спортзал и в кабинет русского языка, ставший для нас родным в среднем звене.
14
«Быть наставником – это просто праздник какой-то!»
К. Барабас. «Призвание-педагог!»
К упомянутому Дню Знаний жара уже отошла, ветер заплутал эхом в Рифейских горах, солнце слепило глаза, но не пекло, поля перешёптывались с сухим быльём и рожью, а холода и проливные дожди только выводили на карте синие стрелки, прорабатывая план генерального наступления. Узорные листья клёнов, тронутые желтизной, пока хорохорились, а берёзки, едва примеряли осенние яркие сарафанчики. Нас, нарядных, радостных, чуть испуганных, с букетами гладиолусов, астр и георгин, выстроили возле трибуны. Громко играла бравурная музыка, выступал простуженный хриплый директор, а долговязые десятиклассники вручали нам в подарок буквари. После окончания линейки нас, новичков, почётными гостями пригласили пройти в свои кабинеты.
Коллективы довольно удачно, не перемешивая, составили из детей, посещавших одну подготовительную группу в пределах гулкого родимого селенья. Мы все знали друг друга, за исключением тройки приезжих, перебравшихся в Питерку из ближайших сёл. В тот период в школе ещё использовали деревянные скамьи с откидывающимися крышками, которые поднимали при вставании. Столешницы, скошенные вниз, к сидящему, наши предшественники изрезали, изрисовали, а краска на них, напитанная старинным золотом и ладаном, местами успела вытереться. Оставались они странно тёплыми и добрыми, будто впитали в себя теплоту сотен первоклашек, зубривших азбуку и таблицу умножения. Скамейки через пару лет, заменили обычными столами с отдельно стоящими стульями. Они оказались ниже, чем прежние парты, не поднимались под углом вверх, вынуждая сутулиться.