Тут уж Тоня, и без того еле сдерживающаяся, согнулась пополам от звучного терпкого смеха и поддавалась новым приступам по мере того, как задетый Лев пытался оправдаться.
За ужином посматривая на кузена, Тоня уже без пульсирующей боли думала, что неминуемая разлука сделает их недосягаемыми друг для друга.
– Эх, отдаем свою красавицу первому встречному! – возвышал голос Лев, изрядно обливая свое горе вином.
– Перестань, Лева, – упрашивал его Федотов, пытаясь утихомирить, но в душе одобряя подобный пыл, поскольку сам не мог спокойно думать о предстоящем браке.
Тоню эти вспышки только раздражали. Мужчины! И что только творится в их головах? Сначала устраивают брак, сватают, упрашивают… А потом на тебе, чуть не плачут и причитают не хуже поварихи! Как будто им идти за Крисницкого, а не ей.
10
Отзвенели хрустальные бокалы, непрерывно наполняемые легкими винами, гости разъехались по домам, самые близкие – Федотов, Лев и брат Крисницкого Юрий – остались в огромном доме Михаила. Вступив в него уже в качестве очаровательной жены занятого и донельзя обаятельного Крисницкого, Тоня чувствовала себя замученной бесконечными поздравлениями, пересудами и взглядами. Ни на минуту она не ощутила счастья.
Впервые оказавшись в Петербурге, Антонина не уставала восхищаться его мощью, величием и невыразимой красотой, созданной десятками гениев. Первое время она только и делала, что рассматривала окружающее, не замечая никаких недостатков – разбитых мостовых, нищих, ползущих по людным улицам, зловоние от помоев, выливающихся порой в совершенно неожиданных местах.
Дом Крисницкого, расположенный, как и многие здания Северной Венеции, на берегу, ошеломлял. Огромный, роскошно убранный, выдержанный в вычурном затейливом стиле особняк гостеприимно и слегка надменно принял в себя новую жительницу. Стены, отделанные деревянными панелями высшего качества, щедрая позолота, расписные печи и камины, украшения высшего качества – от китайских ваз до гобеленов. Все убранство наталкивало на мысль, что Крисницкий, пусть и вызывая одобрение отменным чувством меры, хвастается. Хотя, быть может, он всего лишь любил красоту и не представлял жизни в других условиях. Не все ли приверженцы высшего общества живут в подобной роскоши?
Планировка здания показалась Тоне совсем не такой, как в деревне. В приземистом строении Федотова комнатки были сплошь маленькие, проходные, теплые от тлеющих повсеместно печей. Здесь же поражали размах, мощь. Входя в помещение, Тоня ощущала прилив благоговения и страха. И даже теперь, в августе, здесь царила прохлада. Толстые каменные стены не пропускали живительный солнечный свет. Тоня мерзла, постоянно кутаясь в пледы и меха.
Больше всего во время длинного пиршества с приглашенными на него артистами, цыганами, плясунами она ждала тишины и покоя, поскольку не понимала, что происходит вокруг. Все, что случилось с ней, казалось насмешкой. Смены нарядов, пестрота звенящих в ушах мотивов и мнений относительно неизвестно откуда взявшейся Антонины, темная история с ее происхождением и воспитанием в доме старого чудака Федотова утомили ее настолько, что она могла показаться совсем неучтивой. Все эти люди, ей незнакомые и ненужные, пришли позлословить и показаться в лучших своих нарядах. Они напоминали ей, отнюдь не злоязычной, но способной разобраться в мотивах человеческого поведения, свору прекрасных, но диких зверей, готовых накинуться на первый же брошенный им кусок мяса. Хотя зачастую Тоня отличить не могла лукавство от шутки, поскольку не имела практики, теперь почти подсознательно не смела заставить себя полюбить окружающие ее лица. Сменялись в калейдоскопе жизни, которая теперь ей предстояла, кружева на ладных плечах, трубки, наполненные табаком, длинные фраки господ, которые они небрежными отточенными движениями запрокидывали наверх, чтобы усесться в вольтеровские кресла и вдоволь посмеяться над шуткой местного остряка. А Тоня, долженствующая больше всех смеяться и плясать, чувствовала дурноту. И все ждала, когда праздник закончится.
Михаил, со всеми обходительный, а с кем-то чересчур нежный, удивлялся постному личику невесты, но благоразумно предположил, что она обыкновенно утомлена присутствием всего этого высшего сброда. Михаил не сомневался в назначении людей, с ухмылками, будто приросшими к холеным лицам и ненавязчивой целью казаться учтивее, чем Крисницкий того заслуживал, передвигающимися от одного пышно убранного стола к другому. Поэтому он не испытывал внутренней борьбы и был сбит с толку, отчего Тоня так близко принимает к сердцу их поведение.
Но необходимость помнить о состоянии Крисницкого существенно ослабевала первоначальный пыл аристократов, поэтому серьезных размолвок между хозяином дома и особняком, но близко к нему стоящей знатью не происходило. Правда, когда он добился Марианны, чуть было не вышел скандал, ведь княгиня Юрьевская всерьез вздумала добиться его расположения и начала распространять пикантные подробности интимной жизни актрисы и промышленника. Притом, разумеется, что сама знать толком ничего не могла. Но, рассудив, что мало у кого встретишь отменные закуски и музыкантов (и откуда у разночинца взялся великолепный вкус?), успокоилась и обратила неуемный взор на другой предмет, вращавшийся опаляющее близко. Чему удивляться, петербургский бомонд знал всех своих представителей в лицо. Так что молодому гусару не удалось избежать объятий зрелой княгини и утомительных преферансов с ее слабоумным супругом. Размолвки не произошло, но взрывоопасный дуэт с того момента предпочитал не столь явно давать поводы для пересудов.
Ни мук совести, ни обиды из-за подобного отношения к дорогим гостям новоявленной супруги Крисницкий не ощущал, а лишь спокойно продолжал попивать вино из слишком дорогих фужеров и поглядывать на актрису Подянину, ближайшую подругу Марианны. Сама она, ясное дело, на торжество не явилась.
– Чтобы окончательно дать ему возможность вдоволь посмеяться и насладиться моим унижением? – гневно констатировала Марианна, сжимая в руке принесенное швейцаром приглашение. – Нет, каков!
Никогда больше Варвара Подянина не видела подругу в подобной ярости. Та, открыв расписной конверт, перестала даже причесываться и так, неубранная, злоязычная, ходила по гримерной до начала спектакля.
В комнате, должной теперь стать спальней, Тоня еще не освоилась. Она медленно прошла к широкой постели, вздрогнула и, присев на краешек, застеленный по всем правилам, начала раздеваться. Находясь в каком-то забытье, она не думала о предстоящем. Только, нагибаясь, чтобы поднять выпавшую из прически шпильку, больно ударилась о стоящий радом с постелью столик. Чувствуя нарастающее раздражения из-за собственного бессилия, она стиснула зубы и ждала, пока боль уступит место облегчению.
Она решительно не знала, что предпринять теперь, когда, наконец, осталась одна. Надо ли ждать мужа или он придет тогда, когда сам пожелает? Или должно позвать его самой? Нет, только не это! Сегодня она не увидела в нем ни намека на былую ласку или хотя бы почтительность. Все болтал с какой-то актрисой и замыкался в себе, а в глазах сквозила грусть, какую она никогда раньше в нем не замечала, хотя Михаил, даже улыбаясь, не казался радостным. Быть может, он пьян, поэтому так странно ведет себя?
Бесшумно отворилась огромная дубовая дверь и, прежде чем оказаться в ночной рубашке, Тоня заметила на пороге мужа. Облокотившись плечом о дверной проем и держа опустошенный фужер, он недоуменно смотрел на девушку, зачем-то севшую на его постель.