Алла пробовала прийти к ним на Новый Год, но дверь ей не открыли. А через месяц был развод…
– Ты кто? – вдруг спросил Матвей, с трудом разлепив веки. Он лежал на диванчике, укрытый верблюжьим одеялом, комната была маленькая, похожая на рабочий кабинет гуманитария, книжные шкафы, компьютерный стол, напольный светильник, стилизованный под напольную лампу гусарских времён. В кресле рядом сидела женщина, одетая в длинную клетчатую юбку и серый свитер крупной вязки. Волосы тонкие, растрёпанные, но оставляющие впечатление собранности, причёски сейчас такие? И почему его это удивляет? Он в монастыре жил? У женщины были длинные тонкие, испачканные плохо отмытыми, фиолетовыми пятнами пальцы, которыми она теребила мочку уха, чётко очерченный профиль с крупноватым носом, глубоко посаженные, большие глаза за гигантскими очками. Она не увидела, как он открыл глаза, и его вопрос заставил её вздрогнуть. Она неуверенно улыбнулась.
– Проснулся… Я Варвара… Многие называют меня Версаче, это у них шутка такая… Ты сильно болеешь… Я здесь живу, с родителями… Может, ты есть хочешь? Тебе, наверное, поесть надо, или… в туалет? Здесь есть утка…
– Спасибо, я, кажется, ходить могу… Как… я здесь очутился?
– Мы тебя… пригласили. Ты сидел во дворе, под дождём. Нам показалось, что тебе нужна помощь… А как ты туда попал? Да, ты-же ничего не помнишь… Это так… необычно, я раньше не встречала людей, забывших всё… И у тебя шрам на виске… От этого может быть амнезия, это может и пройти, и ты всё вспомнишь…
– Похоже, вы хорошие люди. Но ты что-то там рассказывала интересное?
– Да, в интернете много разных историй, знаешь, люди делятся своими сложными ситуациями, а психологи комментируют… Мне интересно, – она запнулась, украдкой глянула на его реакцию. – Не думай, я не из тех, кто любит ковыряться в чужом белье… Но часто хочется помочь таким людям, они запутались… А я… я сама…
– Не волнуйся. Всё это интересно, и здесь нет ничего плохого, – он понял, что в её жизни была трагедия, от которой она долго не могла оправиться. А может быть и сейчас под стрессом … – Если хочешь, доскажи историю, что там у твоего знакомого в результате случилось?
– Да? Тебе интересно? Только это совсем незнакомый человек, но ему можно написать, если хочется… А Алла живет у родителей, сын общаться с матерью не хочет, бывший муж тоже не имеет на то желания, хотя Алла регулярно пробует помириться с ним. Правда, всем знакомым и друзьям Алла говорит, что это она развелась с Шуркой. А все потому, что муж – козел! Аллу игнорировал полностью. Мол, весь в своем интернете. Ни в кафе, ни в театр, представляешь, ни погулять вместе! И только из-за этого и решила она уйти, поискать счастье в другом месте пока не поздно. Люди такие дураки бывают!
Шурка-же на все вопросы разводит руками, улыбается и говорит, что какая разница, из-за чего – разошлись и разошлись. Сын почти взрослый уже – сам решает, как к матери относиться… Вот вроде всё просто и однозначно… А мне кажется, что в таких случаях вина должна пополам делиться, поровну на двоих. Не должно быть поводов у женщины так поступать, а ведь повод исходит от мужчины?… Ну не нравится чего-то, можно просто поговорить откровенно и решить вопрос однозначно… А ты как думаешь, Матвей?… Я тебя не заговорила? Тебе, может быть, чего-то надо? Ты ещё спать будешь? Подожди, я у мамы спрошу, тебе лекарство когда принимать…
– Не исчезайте, – проговорил Матвей, но она не услышала, порывисто спрыгнула с кресла и, тонкая и стремительная, скрылась за дверной шторой…
А он остался один. Странная женщина. И рассказик её странный. Она похожа на интеллектуального человека, книжек вон как много, серьёзных, это видно по переплётам, академическим, коленкоровым, не легкомысленным, современным, для привлечения досужего любопытства…, хотя, может быть, это библиотека отца её… Но интеллект по большей части передаётся, не может у умных родителей ребёнок полным идиотом быть. Тогда зачем эта банальная история, вычитанная в интернете? Но она выбрала её, что-то в ней было, важное для неё, что цепляло, было наполнено особым смыслом… Похоже, что она увидела в ней какие-то смыслы, касающиеся её жизни, отвечающие сокровенному, о чём думают, затаив дыхание… Она одиночка, и это тяготит её? Это похоже на правду. В таком возрасте это ненормально, если нет основательной причины, но какие могут быть у красивого, умного человека причины жить в одиночестве? Судя по тому, что её родители приютили чужого, незнакомого человека, тронутые его бедственным положением, дело не в противостоянии каким-то патриархальным установкам, у таких людей в семье взаимопонимание и дружба. Значит, дело в ней самой, что-то служит ей тормозящим стимулом, обычно это связано с горьким опытом, чем-то обжигающим, заставляющим стонать во сне, и просыпаться по утрам с новой дозой отвращения и неприятия… И это чувство относится к одному конкретному человеку, которое она не распространила на всех представителей огульно, и это показывает её здравомыслие… Но почему она в таком случае одна? Боится нового разочарования? Новой боли, и уже окончательной потери веры в высший смысл человеческой расы… Конечно, это уже он взял слишком высоко, но люди постоянно ставят свои проблемы в центр мироздания… Особенно когда им больно, и боль эта не может быть забыта, как неизлечимая раковая опухоль, от которой нельзя отвернуться, притерпевшись…
– Смотри, как живуч род тварей нерождённых, я думал, они все там остались, в прошлом коммунистическом, а они ещё процветают! – говорил тем временем Парфенон супруге, как обычно бегая тонкими пальцами по «клаве» ноутбука…
– Ты, дед, осторожнее с языком-то, – осуждающе отвечала Персефона, слепливая какие-то необыкновенные пирожки с ливером, яйцом и луком. – Люди неправильно поймут, кого ты там костеришь, – она мельком обернулась и увидела входившую на кухню дочь. – Про что ты там говоришь, кто это у тебя живучий-нерождённый? Прям как в сериале про чудиков этих, зомби…
– Нет! Не те зомби, но тоже без разумения. Я про ваш пол говорю, из депутатских. Борются за духовность в семье, без плотских утех! Кто-бы мне объяснил, как эти сами твари на свет Божий объявились? Из задушевных разговоров? Или этим, партийногенезом? Конечно, может они средневековые гомункулусы, из помойного ведра самостийно зародились? Так какого чёрта им духовность понадобилась? А я вот что тебе скажу, что-то непонятное в мире происходит в последнее время, не апокалипсис, как дураки предсказуют, но что-то сравнимое. Посмотри, все, как с ума посходили: морпехи американские погрузились на авианосцы свои и умотали на родину, бандиты сирийские выходят на люди, бросают оружие, а Корея так вообще с дуру утилизировала свою бомбу? … А наш ВПК объявил о банкротстве корпорации оружейной? Это что? Вирус какой?
– Чего хотела, Варя? Как там гость наш?
– Проснулся гость, Матвей… Таблетки ему когда пить? Поесть-бы ему надо… Слаб очень.
– Ничего не говорит о себе? Ничего не вспомнил?
– Нет, по прежнему. Но видно, что человек образованный, культурный.
– Культура не от образования, это врождённое, с генами передаётся, – Парфенон, сам того не зная, повторил мысль Матвея, но считал это своим жизненным опытом. – Отдохнуть ему надо, раз болеет. Пусть лежит, включи ему телевизор, хотя с нашими шоу-каналами ещё больше заболеешь, а то и умом поедешь…
– Вот, возьми здесь в коробке две таблетки, и порошок разведи, – показала рукой, измазанной тестом Персефона. – Пусть выпьет, и пирожки скоро готовы будут, позавтракаем… А культуру, есть она, или отсутствует, по речи видно. Тебя вот послушать, Парфёша, так ты держимордой уродился, и может даже прапорщиком помрёшь.
– Ненавижу я это фарисейство, – продолжал дед, глядя вслед ушедшей Варвары. – То они копья ломают из-за фильма дурацкого, то-ли рекламу ему делают, решпект создают, то-ли деньги отрабатывают, а я смотрел тот фильм, чепуха на постном масле и копий тех сломанных не стоит. Вот скажи мне, Параскева, неужели в молодости нашей все такими-же дураками были, только честно, без этих соплей ностальгических? Было такое?