– Сама ты… – он всхлипнул, видимо, сдерживаясь, чтобы не заплакать, – Мой папа хороший.
Павла передернуло.
– Елизавета Кондратьевна… ну зачем вы так?
– А как с тобой прикажешь? – визгливо прокричала теща, – Ты же – подонок. Ребенка сиротой оставляешь.
«Затравили суки ребенка», – он чуть сдержался, чтобы не пойти туда. Но вовремя остановился, зная, что за этим может последовать.
– Алеша, – позвал, – Иди ко мне, сынок.
Мальчик вышел и растерянно посмотрел на него, видимо, не понимая, что ему делать дальше.
Павел подошел, сунул ему шоколадку и погладил по голове.
– Как дела… солдат? – вспомнил, что отвечал сын, когда его спрашивали, кем он хочет стать.
– Харлашо, – Алеша как-то грустно улыбнулся.
– Ну, хорошо это хорошо, – не нашел ничего лучшего сказать Павел, и снова погладил сына по голове, – Ну беги, играй, – он посмотрел на жену, словно хотел что-то сказать.
Та продолжала молчать: она за все время не проронила ни слова. Сидела в кресле, разглядывая ногти, и демонстративно не обращала на него внимания. Лена побаивалась матери, позорно позволяя ей вытворять гадости. «Совсем неадекватна. Не понимает, что так не должно быть. Что у нас своя… – сознание запнулось, не закончив мысль, – Была…» В душе снова поднялась волна противоборствующих сил. И не хотелось уходить – оставлять сына: а вдруг бы все наладилось, вдруг жена перестала бы потакать теще? И понимал – дороги назад нет. Ничего уже не срастется. Разве что теща отдаст богу душу. Но, глядя на энергичность сорокасемилетней «мамочки», об этом не стоило и мечтать. «Эта всех закопает», – нахлынули чувства.
За дверью слышались оскорбительные в полголоса выпады тещи. «Больная!» – опять не выдержал Павел. Жена все так же, как тронутая умом, сидела, исследуя пальцы рук. Словно выискивала и исправляла огрехи маникюра, что-то сосредоточенно приглаживая на ногтях.
– Лен, где мои вещи?
Она приподняла плечо и прижала к нему голову с той стороны, откуда раздавался голос мужа, словно защищая ухо от этого голоса. Словно он ей ужасно неприятен.
– Там, где ты их оставил, – бросила, не посмотрев в его сторону. Чувствовалось, что она сдерживается, как может. Последнее время, как и теща, Лена начинала закатывать истерики, добиваясь своего. Но делала это в отсутствие матери, осторожно перенимая пальму первенства. И не допускала подобной вольности при ней. Такая манера ее поведения поражала Павла.
Он открыл встроенный шкаф. Рыночный полосатый баул, взятый у одного из друзей, на месте. Но почему-то с расстегнутой наполовину молнией. «И здесь уже поковырялась, – поморщился Павел, имея ввиду тещу, – Неугомонная! Вот уже…» Ситуация вызвала горькую усмешку. Он вытащил сумку. Подошел к двери, приоткрыл ее и обернулся: хотел сказать что-то хорошее, но почувствовал, что это отдает дурным пафосом.
– Лен? – обратился к жене.
Она резко – почти выкрикнула – выдохнула:
– Ну, иди уже! Не рви сердце!
– До свидания, Алеша.
Павел вышел, и, насколько можно быстро, засеменил по лестнице. Словно убегая. Будто боялся, что вот сейчас выскочит Елизавета Кондратьевна и что-нибудь прокричит вслед – она это могла.
Внизу ждал Слава. Он выскочил из машины, увидев выходившего из подъезда товарища, и быстро открыл багажник:
– Ну что? Дома эта?
Павел кивнул утвердительно.
– Орала? – Слава прекрасно знал Елизавету Кондратьевну.
Павел промолчал, угрюмо взглянув на друга.
– Ну что – ко мне? – засуетился тот, уловив настроение Павла, – Или к тебе – на квартиру?
– Давай, на квартиру, Слава. Что-то мне сегодня не до гостей. Если бы ты еще один был, другое дело. Не хочу кукситься перед Полиной.
– Ну, смотри, Паша… Как скажешь.
3.
За пару дней до Нового года Павел, наконец-то, решил – пойдет к Ковальским. В одиночку, в неуютной квартире отмечать смену тысячелетий – хотя подобная мысль и проскользнула – это кощунство. Предыдущие жильцы оставили после себя помещение не в лучшем виде, и он договорился с хозяевами, что сделает косметический ремонт. А стоимость зачтется ему в квартплату. Но вот уже месяц ни до чего не доходили руки: еще не пришло осмысление того, что нужно делать. Не выветрились мысли о случившемся. О том, как жить дальше. Какие отношения сложатся с ребенком – дадут ли ему встречаться с Алешей? «Судя по нынешним отношениям – вряд ли, – не заставил себя ждать ответ, – Этой… глубоко плевать на все, что за пределами ее примитивного разума». Почему-то выплыл из памяти Шариков со своим «абырвалг» и появилась нелепая мысль, что ему несказанно «свезло». «Да уж, – вздохнул, – Свезло, так свезло», – Павел вдруг ощутил всю абсурдность ситуации. Он уходит от жены, а думает о теще. Как будто с ней собирается разводиться. «А ведь и, правда, с ней, – удивился запоздало пришедшему откровению, – Как будто у меня две жены – старшая и младшая». Последнее утверждение вытащило из памяти ассоциацию с сестрами – старшей и младшей – Наташей и Полиной. Вернуло к размышлениям о Новом годе. О том, что у Славы будет не так много народу, большинство из которых – не свои. «Коллеги Станислава Францевича по бизнесу, – съязвил Павел, улыбаясь, – А им и дела до моих проблем нет. И это здорово». Но все же главное, что могло произойти в канун Нового года, было связано с возможным приездом той, что, казалось, была потеряна для него навсегда. Именно она – главная интрига вечера. Первая и единственная его любовь.
Чувство вины с годами притупилось. Осталось лишь ощущение духовной близости – иллюзия постоянного присутствия в себе на фоне тихой надежды, что рано или поздно разлука закончится. Свернувшиеся чувства, так долго подавляемые, и, в конце концов, уснувшие в укромном уголочке души, проснулись и, пока еле заметно, стали разворачиваться, заявляя о себе. Они пришли как альтернатива всему его нынешнему состоянию. И поэтому защитная функция организма не запихнула их, как и прежде, в архив памяти, а начала исподволь тихонечко лелеять. Нет-нет, да и всплывали далекие, давно забытые картины и – как наяву – сопровождавшие их фантомы звуков и запахов. И тогда чувства начинали трепетать, будто от стыда. И за то, что им так и не удалось реализоваться из-за его, Павла, вины. И за то, что он подсознательно не отошел от уз брака, еще воспринимая разрыв эмоционально, а уже думал о другой женщине. Эти чувства уносили его в пятнадцатилетнее – «как будто вчера» – прошлое, пленяя теплотой и наивностью сцен. Негой вечеров, переходивших плавно в такую же прелесть ночей. В то далекое и такое близкое начало жизни, когда еще не было ни тещи, ни жены, ни этой сволочной ситуации, отнимавшей у него Алешу. Настроение изменилось. Железы внутренней секреции испортили кровь, и все прекрасное в Павле свернулось в точку. Она тут же развернулась, но уже в другом качестве. Стала культивировать и без того плачевное состояние зацикленными на негативе мыслями, просочившимися из нижних пластов психики. «Точно, – цинично отреагировал ум, – Состояние существования. По-другому и не скажешь».
Три часа с момента его прихода домой пролетели почти мгновенно. Сумерки в комнате, создаваемые огнями уличных фонарей, и сосущая пустота в желудке напомнили о внешнем мире. Появилось осознание, что уже пора бы и перекусить. Он поднялся с дивана, на который прилег «на секунду», и пошел на кухню. Сделал себе пару бутербродов с сыром и чай, и, использовав разделочную доску как поднос, пошел к телевизору в надежде отвлечься.
Расстилался, когда почувствовал, что вот-вот уснет. Набрал на пульте время. Разделся. Скользнул под одеяло. И почти сразу же стал растворяться в потерявших смысл диалогах героев фильма. А вскоре уснул и телевизор.
Будильник в телефоне прозвенел, когда Павел уже минут десять лежал без сна. Это отвлекло от раздумий о Наташе. Она приснилась ему – такая теплая и близкая. Как наяву. Вроде, и не сон. Он даже не сразу осознал, просыпаясь, что ее нет рядом – так реально все было, и было здесь – в этой с обшарпанными обоями комнатушке, такой неуютной до появления любимой. Звонок огорчил действительностью. С тещей и всем с нею связанным.