— А будет еще любопытнее, — продолжил Уиттенфильд, не различив в замечании сардонической нотки. — Граф одурманил страдалицу маковой настойкой и выправил ей руку. Сабрина пишет, что ощущала себя плавающей в огромной теплой ванне, хотя и слышала, как хрустят ее кости. Потом она вновь потеряла сознание и очнулась уже у себя. Ее рука была в лубке, а голова казалась набитой ватой.
— А хозяин? Что он? — спросил Твилфорд, захваченный рассказом.
— Он навестил ее на следующий день и навещал еще и еще, весьма беспокоясь о том, как протекает выздоровление, — Уиттенфильд многозначительно смолк, дожидаясь откликов, и дождался — от Эверарда.
— Ну да, она же была его экономкой. От неработающей прислуги какой ему прок?
— Он ни на что такое ни разу не намекнул, — ответил торжествующе Уиттенфильд, довольный, что рыбка схватила наживку. — Она так и записала в тетрадке, потому что весьма тяготилась своим положением сама. Наконец, дней через десять, Сабрина отважилась посетовать на собственную беспомощность, но хозяин запретил ей и думать о какой-то работе до полной поправки руки.
Есть в дневнике фраза, намекающая на некоторую интимность, но столь туманная, что концов не сыскать. Не забывайте, в тот век обходились без экивоков. Если бы между ними что-нибудь было, Сабрина не стала бы прятаться за метафорами. Вряд ли она опасалась упреков со стороны муженька. Когда сэра Джеймса выпустили из тюрьмы, он подался в наемники к Габсбургам и пропал на востоке. Сабрина же после трех лет службы у графа вернулась в Англию и зажила на широкую ногу. Замуж она уже больше не выходила, но явно имела любовников, по крайней мере двоих, ибо честно о том поминает. Одного звали Ричардом, он имел какое-то отношение к Норфолкам, другой, некий Генри, был вроде бы родичем Говардсам. Она не давала много деталей, чтобы людей нельзя было узнать. Нет сомнения, сэр Джеймс заскрипел бы зубами, узнав, как поживает его благоверная, но он так и не объявился — пропал.
— Однако ведь не служба у этого иностранца обеспечила вашей сколько то раз прабабке богатство? — спросил недоверчиво Твилфорд.
— Возможно, именно служба, — донеслось из угла. — Эти олухи с континента частенько одаривают таким образом своих слуг. Я читал недавно, что некий французский вельможа отписал своему дворецкому куш, превышающий долю детей в общей сумме завещанного капитала. — Лорд Грейвстон запнулся и посмотрел на шестого гостя: — Я не хотел обидеть вас, граф.
— Нет, разумеется, — кивнул вежливо тот.
— Говорят, вы получили свой титул на континенте? — ни с того ни с сего спросил Доминик.
Шестой гость спокойно кивнул.
— Да, в числе прочих.
— За обходительность и вкрадчивость, а? — прозвучал новый вопрос. Доминик выпрямился, сверкая глазами.
— Как и некоторые из моих английских знакомых, — ответил шестой гость и прибавил: — Если я веду себя как-то неправильно, может быть, вы не откажетесь сообщить мне об этом?
Эверард подавил смешок, тот, кому назначалась стрела, покраснел.
— Перестаньте же, Доминик, — буркнул Твилфорд с упреком.
— Чарльз, возвращайтесь к Сабрине, а то тут начнут назначать свидания на рассвете, — проворчал раздраженно лорд Грейвстон.
— Хорошо, — с готовностью отозвался Уиттенфильд. — Она сломала руку, на выздоровление потребовалось некоторое время, в течение какового ее наниматель проявлял к ней повышенное внимание. Он озаботился тем, чтобы больную сытно кормили, а слуга его призревал оставшихся без присмотра детей. Кто мог ожидать встретить подобное милосердие в иностранце? Любопытство Сабрины росло.