От фургона долетело хриплое и резкое карканье, затем послышался едва различимый в общем гомоне глубокий старческий голос:
– Что вы, милостивый сеньор… Благодарю, но мне и здесь неплохо.
– Да чего ты такое говоришь, отец? Давай поднимайся и иди уже к нам!
– У меня нет денег, дабы заплатить за передвижение с вами, за вашу еду и доброту, милостивый сеньор. Не хочу ещё больше углубляться в долги, которые оплатить я, к сожалению, не в силах.
– Какие глупости! – начал злиться Тальес, – я сказал, иди сюда, старик! Этот обоз под моим командованием, так что можешь думать, если тебе так угодно, что плачу за тебя я. Ну, старик? Живее, разбери тебя хворь! Не заставляй тащить силком!
Снова раздалось карканье. Затем послышалось кряхтение уставшего и не желающего лишний раз напрягать больные суставы, человека. На свет выступила сутулая фигура в выцветшем, изношенном, много раз залатанном, некогда чёрном шерстяном балахоне. Голову старика покрывал глубокий капюшон, виднелся лишь заросший редкой снежно-белой порослью подбородок. Узловатые пальцы с набухшими венами и усеянной старческими пятнами кожей сжимали дорожный посох, помогая владельцу удерживаться на слабых ногах. На плече старика сидела чёрная, как ночь, птица, с длинным острым клювом и умными глазами-бусинками. Ворон.
– Присаживайся, отец! – Тальес указал старику на заменявшее скамью бревно, – а вы, двигайтесь давайте, хамы. Не видите, что перед вами человек жизнью умудрённый, уважения к себе требующий?
Сидящие на бревне поселяне безропотно подвинулись, лишь жена кузнеца – пухленькая дура-баба, которую кузнец так и называл, когда совсем недавно костерил, поджала красивые полные губы. Старик сел, Тальес протянул ему свою супницу и ложку, а сам вернулся к котлу и получил от Газгу новую порцию. Как оказалось, последнюю, совсем жиденькую, с одним кусочком мяса, парой жалких огрызков морковки и разваренным шматком лука, но рыцарь не расстроился. Уважение к сединам – первое, заученное им, ещё оруженосцем, правило из обширного кодекса рыцарей.
Тальес по примеру Люго уселся прямо на землю и неспешно занялся трапезой. Быстро опустошив супницу, а затем очистив картошку от золы, рыцарь, наблюдая за стариком, куснул вкусную, отдающую костром мякоть.
Старик же ел не спеша, с трудом сжимая деревянную ложку непослушными пальцами. Время от времени сидящий на плече ворон засовывал в супницу клюв и вылавливал оттуда кусочек мяса или овоща, а затем хищно заглатывал еду. Старик на такое фривольное поведение питомца нисколько не обижался, а наоборот, подставлял ему омут для ловли, после чего поглаживал пальцем по оперённой головке.
Когда с трапезой было покончено, а все путешественники, довольные и сытые, откинулись на спины, Тальес отослал женщин мыть посуду в ключе. Наступило время отдыха: солдаты развалились на траве, Люго в очередной раз принялся натирать промасленной тряпкой меч сеньора, профессор Айбиг уткнулся носом в книжку, тихо бубня под нос прочитанные строчки, Газгу под скучающим взором своего брата не переставая бурчал о «неблагодарности людского племени», Лодук, попыхивая трубочкой, подтрунивал над ним, зеленокожий калач из степного народа яларгов косился жёлтыми глазами на стройных и красивых альхэ, те делали вид, что им всё равно, но сами украдкой поглядывали на дикого воителя с затаённой злобой в миндалевидных глазах, мужики из деревни, сбившись в кучку с вернувшимися бабами и детьми, бросали испуганные взгляды на татуированного и бледнокожего детину-велиманна, а тот, в свою очередь, вообще смотрел лишь на большой и яркий диск луны, игнорируя всех и вся, кто сидел рядом. Тальес устало вздохнул.
«Сколько ещё простоит сей шаткий мир? Не ровен час, опять эти остроухие альхэ сцепятся с зеленокожим, – подумал рыцарь, – или деревенские дуболомы снова порешат, что велиманн заинтересовался их жёнами! А если гном вдруг перестанет терпеть подколки лепра, что тогда? Клянусь честью, маловато у меня подчинённых, дабы утихомирить такую ораву, если вдруг наступит буча…»
Командовать подобным скопищем людей и нелюдей с разным мировоззрением, культурой, воспитанием и отношением к ближнему своему, оказалось чертовски непросто. Когда караван только собирался, и Тальесу вручали «вожжи», всё шло как по маслу, ибо у людей и нелюдей была общая цель – добраться из Товарда в Ленциг, пережив при этом дальнюю и опасную дорогу. Кратчайший путь, связующий два великих стародавних града Лютеции3, пролегал по местам малоцивилизованным и довольно непредсказуемым, а смельчаки, готовые провести всех нуждающихся сими дикими и неприветливыми тропами, встречались и того реже. Так что волей-неволей приходилось разноликим путникам терпеть вынужденные неудобства путешествия с нелицеприятными представителями иных племён под боком. В ином случае – жди три, а то и четыре недели, пока не найдётся новый смельчак, готовый провести из Товарда в Ленциг новый караван – и поди ещё угадай, кто там может оказаться! Так что терпели. Но чем дальше, тем меньше.
Им повезло – госпожа фортуна помогла каравану разминуться с разбойничающими в Долине Ландо шайками бандитов, провела мимо вольенских дикарей, позволила обойти стороной группу раубриттеров4 из замка Ванотун и даже укрыла от глаз разноликой нечисти, что кишмя кишела в Лесах Флейт. Но чем ближе был пункт назначения, тем чаще нынешние товарищи поглядывали друг на друга с недоверием, и всё больше теряли товарищеский дух. И вот, у самой цели, когда «товарищи» осознали, что опасность миновала, их «дружба» тут же пошла трещинами. Уже была пара прецедентов пускания чужой крови и лишь каким-то чудом да не иначе, как вмешательством богов, Тальесу удавалось удержать агрессоров от необдуманных действий. К сожалению, агрессорами в этой шумной компании являлись практически все, просто на ту или иную тему. На этот раз всё началось с гнома. А если быть точнее, с его товарища Лодука.
– Да заткни ты свою пасть, рыжий заморыш! – рявкнул Газгу, вскакивая с бревна, после очередной шуточки банкира, – ещё хоть слово ты проблеешь своим мерзким голоском, и я за себя не ручаюсь!
– Фи! – закатил глаза Лодук, выбивая трубку о башмачок, – ну что ты как маленький? Право, глупо, мой друг, обижаться на правду. А правда заключается в том, что я действительно лицезрел ораву пьяных гномов на празднике Тордольмасса в Гнездовище-на-Пике! И действительно слышал, как ваши женщины храпят – гораздо громче, чем мужчины.
– Да плевать мне, что наши бабы храпят громче мужиков! Всё равно для нас они самые лучшие!
– Да кто ж спорит? Не нам ведь с ними спать ложиться. Вы и внешне-то тоже не сильно различаетесь…
– Шо-о-о? – опешил гном, – шо ты там пукнул, пентюх ржавый?!
– Не пукнул, а сказал! А сказал я следующее – вы, бородатый мой дружок, с вашими женщинами внешне довольно схожи, оттого и храпите на один лад. Подумаешь, велика тайна!
– Подумаешь?! – краснеющего Газгу пробрал дикий колотун, – я те сейчас подумаю, выпук недозревший! Я те покажу, кто у нас храпит громче… Ща вот как двину промеж зенок палкой, и поглядим, какие свирели ты выдавать будешь!
В подтверждение угрозы гном хватил с земли толстый сук и двинулся на побледневшего лепра. Расправу остановил одноглазый брат Газгу с непроизносимым именем Рудгенбонтохт – схватив сородича за бороду, он резко развернул его к себе и забурчал что-то на кабутвурде. Газгу вырвался, пихнул пудовым кулачищем брата в плечо и яростно жестикулируя, стал что-то орать в ответ, на том же грубом, гномьем языке. Время от времени в их бессвязной тарабарщине возникало одно и то же, произносимое с нажимом, слово «Rekeningger», что на человеческом наречии означало «Вексель».