Терни, 27 октября 1786 г., вечеромъ.
Сидя снова въ пещерѣ, пострадавшей годъ тому назадъ отъ землетрясенія, обращаюсь къ тебѣ съ мольбою, дорогой мой геній-хранитель! До чего я избалованъ, я теперь только чувствую! Десять лѣтъ жить съ тобою, быть тобою любимымъ, и вдругъ – очутиться въ чуждомъ мірѣ! Я это представлялъ себѣ заранѣе, и только высшая необходимость могла заставить меня принять это рѣшеніе.
Пусть не будетъ у насъ иныхъ мыслей, какъ окончить жизнь вмѣстѣ!
23 декабря, вечеромъ.
Позволь мнѣ еще поблагодарить тебя за твое письмо! Позволь забыть на минуту, что есть въ немъ болѣзненнаго! Любовь моя! Любовь моя! Прошу тебя на колѣняхъ, умоляю, облегчи мнѣ мое возвращеніе къ тебѣ, чтобы я не оставался изгнанникомъ среди безпредѣльнаго міра! Прости мнѣ великодушно, въ чемъ я предъ тобою провинился, и помоги мнѣ подняться! Разсказывай мнѣ почаще и побольше о томъ, какъ ты живешь. Скажи, что здорова, и что любишь меня! Въ ближайшемъ письмѣ сообщу тебѣ планъ моего путешествія, которое я предпринялъ, и которое да благословитъ небо! Прошу тебя объ одномъ: не смотри на меня, какъ на разлученнаго съ тобою! Ничто въ мірѣ не можетъ замѣнить мнѣ того, что я утратилъ бы, потерявъ тебя и мою тамошнюю обстановку. Если бы я привезъ съ собою силы мужественнѣе переносить всѣ непріятности! Не открывай ящиковъ, прошу тебя, и не безпокойся! Поклонись Штейну и Эрнсту! Фрица поблагодари за письмо! Пусть пишетъ мнѣ чаще. Я уже началъ собирать для него. Онъ долженъ получить все, что хочетъ, и даже больше, чѣмъ хочетъ.
То, что ты была больна, и больна по моей винѣ, такъ удручаетъ мое сердце, что я не могу этого выразить. Прости мнѣ! Я самъ боролся между жизнью и смертью, и никакія слова не могутъ выразить того, что во мнѣ происходило. Это паденіе вернуло меня къ самому себѣ. Любовь моя! Любовь моя!
Палермо, 18 апрѣля 1787 г.
Любовь моя! Еще прощальное слово изъ Палермо! Я могу только повторить тебѣ, что здоровъ и доволенъ, и что путешествіе мое принимаетъ нѣкій образъ. Въ Неаполѣ оно оборвалось черезчуръ тупо. Изъ моихъ записокъ ты увидишь кое-что подробнѣе; о цѣломъ, о моемъ душевномъ состояніи, о счастливыхъ слѣдствіяхъ, которыя я ощущаю, ничего не могу сказать и не скажу. Это – неописуемо прекрасная страна, хотя сейчасъ я знаю всего лишь кусочекъ ея берега. Сколько радостей доставляетъ мнѣ ежедневно мое малое знаніе естественныхъ наукъ, и насколько больше долженъ бы былъ я знать, если бы моей радости суждено было стать полной. То, что я готовлю вамъ, удается мнѣ. Я уже проливалъ слезы радости при мысли о томъ, что обрадую васъ. Прости, дорогая. Сердце мое съ тобою, и теперь, когда разстояніе и разлука очистили все, что стояло въ послѣднее время между нами, прекрасное пламя любви, вѣрности и воспоминаній снова ярко горитъ и свѣтитъ въ моемъ сердцѣ. Поклонись Гердерамъ и всѣмъ, и не забывай меня!
(Веймаръ), 1 іюня 1799 г.
Благодарю тебя за письмо, оставленное для меня, хотя многое въ немъ меня огорчило. Я медлилъ отвѣчать на него, такъ какъ въ подобныхъ случаяхъ трудно быть искреннимъ и не оскорбить.
Какъ сильно я тебя люблю, какъ глубоко сознаю мои обязанности по отношенію къ тебѣ и къ Фрицу, – я доказалъ моимъ возвращеніемъ изъ Италіи. Герцогъ хотѣлъ бы, чтобы я былъ еще тамъ, Гердеръ поѣхалъ туда, и такъ какъ я не видѣлъ, что могу быть чѣмъ-нибудь полезнымъ наслѣдному принцу, то у меня едва ли могло быть что-нибудь на умѣ, кромѣ тебя и Фрица.
О томъ, что я покинулъ въ Италіи, не буду повторять, ты достаточно недружелюбно встрѣтила мое довѣрчивое признаніе объ этомъ.
Къ сожалѣнію, ты была въ странномъ настроеніи, когда я пріѣхалъ, и, признаюсь чистосердечно, то, какъ ты меня приняла, и какъ меня приняли другіе, было мнѣ крайне чувствительно. Я проводилъ Гердера, герцогиню, оставилъ незанятымъ настойчиво предлагавшееся мнѣ мѣсто въ экипажѣ, остался для радости, какъ для радости и пріѣхалъ, и въ ту же минуту долженъ былъ позволить упорно повторять себѣ, что могъ бы и не пріѣзжать, что не сочувствую людямъ и т. д., и все это раньше, чѣмъ рѣчь могла зайти о той связи, которая тебя, повидимому, такъ оскорбляетъ.
И что это за близость? Кому она вредитъ? Кто выражаетъ притязанія на ощущенія, которыя я доставляю несчастному созданію? Кто претендуетъ на часы, которые я провожу съ нею?
Спроси Фрица, Гердеровъ, спроси каждаго, кто мнѣ близокъ, сталъ ли я менѣе участливъ, менѣе сообщителенъ, менѣе дѣятеленъ въ отношеніи моихъ друзей, чѣмъ раньше? Развѣ теперь я не принадлежу имъ и обществу гораздо больше?
Было бы чудомъ, если бы мнѣ суждено было утратить самое лучшее, самое сердечное отношеніе мое къ тебѣ.
Какъ сильно почувствовалъ я, что оно во мнѣ еще живо, когда однажды засталъ тебя расположенною бесѣдовать со мною объ интересныхъ предметахъ.
Но признаю, что не могу больше переносить того, какъ ты до сихъ поръ со мною обращалась. Когда я бывалъ разговорчивъ, ты закрывала мнѣ ротъ, когда я бывалъ сообщителенъ, ты обвиняла меня въ равнодушіи, когда я бывалъ дѣятеленъ въ отношеніи друзей, ты обвиняла меня въ холодности и небрежности. Ты слѣдила за малѣйшимъ выраженіемъ моего лица, порицала каждое мое движеніе, мою манеру держать себя, и всегда приводила меня въ дурное расположеніе духа. Гдѣ было сохраниться довѣрію и чистосердечію, когда ты отталкивала меня отъ себя умышленными капризами?
Я хотѣлъ бы прибавить еще многое, если бы я не боялся, что это тебя, при твоемъ состояніи духа, скорѣе оскорбитъ, чѣмъ примиритъ со мною.
Къ несчастью, ты давно уже пренебрегла моимъ совѣтомъ относительно кофе и ввела такую діэту, которая чрезвычайно вредно отражается на твоемъ здоровьѣ. Мало того, что трудно превозмогать морально иныя впечатлѣнія, – ты усиливаешь еще муку и мрачность грустныхъ представленій физическимъ средствомъ, вредъ котораго въ теченіе нѣкотораго времени ты понимала, и котораго изъ любви ко мнѣ ты одно время избѣгала, и чувствовала себя хорошо. Дай Богъ, чтобы лѣченіе и путешествіе принесли тебѣ пользу. Я не отказываюсь отъ надежды, что ты когда-нибудь снова меня признаешь. Прости. Фрицъ веселъ и прилежно посѣщаетъ меня. Принцъ чувствуетъ себя свѣжимъ и бодрымъ.
Бельведеръ, 1 іюня 1789 г.
Г.
Гёте – Христіанѣ Вульпіусъ
Сегодня, дорогая крошка, я уѣзжаю изъ Франкфурта и ѣду въ Майнцъ. Долженъ сказать тебѣ, что чувствовалъ себя хорошо, пришлось только черезчуръ много ѣсть и пить. Но я буду находить пищу еще вкуснѣе, когда готовить ее будетъ мнѣ моя душечка. Разная мелочь отходитъ также сегодня, и прибудетъ вскорѣ послѣ этого письма. Я хотѣлъ бы быть мышкой и присутствовать при распаковкѣ. Укладка доставила мнѣ большое удовольствіе. Сохрани все въ порядкѣ. До свиданія, дорогое дитя. Все было довольно безсодержательно. Люби меня, какъ я люблю тебя. До свиданья, поклонись г. Мейеру, поцѣлуй малютку и пиши мнѣ скорѣе.
Франкфуртъ, 21 августа 1792 г.
Г.
Я написалъ тебѣ уже не одно письмецо, и не знаю, когда они до тебя мало-по-малу дойдутъ. Я прозѣвалъ перенумеровать листки и лишь теперь съ этого начинаю. Ты опять узнаешь, что я себя чувствую хорошо, и что я люблю тебя отъ всего сердца. Если бы ты была сейчасъ со мною! Здѣсь повсюду огромныя, широкія кровати, и тебѣ не пришлось бы сѣтовать, какъ иногда случается дома. Ахъ, дорогая! Нѣтъ ничего лучше, какъ быть вмѣстѣ! Мы будемъ вѣчно твердить это другъ другу, когда снова будемъ вмѣстѣ. Подумай! Мы такъ близко къ Шампани, но не можемъ достать ни одного стакана вина. Во Фрауэнпланѣ будетъ лучше, когда моя дорогая крошка будетъ завѣдывать кухнею и погребомъ.
Будь хорошей хозяйкой и приготовь мнѣ уютное жилище. Ухаживай за мальчикомъ и люби меня.