Выздоровление странная штука, у каждого оно идет по-своему. Ничего удивительного, что Родерик злится на свое увечье. Он же молодой крепкий парень. Случись такое со мной в его возрасте, я бы тоже злился. Так много получить от рождения, а затем так многого лишиться — здоровья, внешности и в определенном смысле свободы.
Мои слова ее не убедили.
— Дело не только в злости, — покачала она головой. — Война как будто его изменила, сделала совсем чужим. Он словно ненавидит себя и окружающих. Ох, как подумаю обо всех наших мальчиках и тех злодеяниях, что их просили совершить во имя мира…
— С этим покончено, — мягко сказал я. — Он еще молод, он поправится.
— Вы не видели его вчера вечером! Доктор, мне страшно. Если он опять заболеет, что с нами-то будет? Мы и так уже многого лишились. Дети пытаются скрыть от меня, насколько все плохо, но я же не глупая. Я знаю, что имение проживает свой капитал, и понимаю, что это означает… Но мы потеряли и другое: светский облик, друзей. Я вижу, что с каждым днем Каролина все больше вянет и становится чудаковатой. Да, я затеяла этот вечер ради нее. И опять беда, как и во всем… Когда я умру, она останется ни с чем. А если еще и брата лишится… Но теперь эти люди грозят полицией! Я… просто не представляю, как я все это переживу!
До сих пор миссис Айрес говорила спокойно, однако на этих словах голос ее подскочил. Она закрыла рукой глаза, пряча от меня лицо.
Позже я понял, под каким бременем она жила долгие годы, успешно скрывая его за вуалью воспитанности и шарма: смерть ребенка, смерть мужа, тяготы войны, увечный сын, потеря имения… Но сейчас я был потрясен тем, что она потеряла самообладание и плачет. На секунду я остолбенел, а потом присел перед ней на корточки и, помешкав, взял ее за руку — легко, но твердо, как всякий врач. Она обхватила мои пальцы и постепенно успокоилась. Я подал ей свой платок, она смущенно промокнула глаза.
— Не дай бог, дети войдут! — Миссис Айрес встревоженно обернулась к двери. — Или Бетти! Нельзя, чтобы меня застали такой. Я никогда не видела мать в слезах, она презирала плакс. Пожалуйста, извините меня, доктор Фарадей. Все дело в том, что я почти не спала, а бессонница на меня всегда плохо действует… Ну вот, выгляжу кошмарно. Будьте любезны, погасите эту лампу.
На столике возле ее кресла я выключил светильник, тихо звякнувший подвесками.
— Свет никогда не был вашим врагом, — сказал я. — Вы это знаете.
Она снова промокнула глаза и чуть удивленно взглянула на меня:
— Вот уж не думала, что вы так галантны, доктор.
Я почувствовал, что краснею, но миссис Айрес, не дав мне ответить, вздохнула:
— Мужчины обретают галантность, как женщины морщины. Мой муж был очень галантен. Хорошо, что он не видит, какой я стала. Его галантность подверглась бы суровому испытанию. Мне кажется, за прошлую зиму я постарела на десять лет. Видимо, нынешняя добавит еще десяток.
— И тогда вы будете выглядеть на все сорок, — сказал я.
Она от души рассмеялась, и я порадовался тому, как ожило ее лицо.
Потом мы еще поговорили о всякой всячине. Миссис Айрес попросила вина и сигарету.
Лишь на уходе я попытался напомнить, зачем приходил, и обмолвился о Питере Бейкер-Хайде.
Миссис Айрес подняла руку, словно уже изнемогла от всей этой истории.
— Сегодня это имя слишком часто произносилось в моем доме, — сказала она. — Раз он хочет нам навредить, пусть попробует. Многого он не добьется, куда ему.
— Вы и впрямь так думаете?
— Я это знаю. Еще пару дней кошмар побушует, а потом сдуется. Вот увидите.
Она говорила уверенно, как ее дочь, и я оставил эту тему.