Я подошел к камину.
— Боюсь, вся эта история вас ужасно потрясла, — сказал я, опускаясь в кресло.
— Да уж, — тотчас ответила миссис Айрес. — Всю ночь не сомкнула глаз и думала о бедном ребенке. Надо же, чтобы такое случилось именно здесь! И потом…
В смятении она крутила кольца на пальцах, и мне захотелось взять ее за руку, чтобы успокоить.
— Понимаете, еще я очень беспокоюсь о Родерике, — с трудом выговорила миссис Айрес.
— Да, он явно не в себе. — Я посмотрел на дверь. — Неужели все это так сильно его расстроило?
— Вчера вы ничего не заметили?
— Вчера? — Разыгравшаяся здесь драма затмила другие события, но теперь я вспомнил: — Вы посылали за ним Бетти…
— Бедняжка, она перепугалась и прибежала за мной. Он был… такой странный.
— То есть? Ему нездоровилось?
— Не знаю, — замялась миссис Айрес. — Сказал, разболелась голова. Но выглядел он ужасно: полуодетый, весь в испарине и дрожал как осиновый лист.
Я пристально посмотрел на нее:
— Он был… пьян?
Спрашивать было неловко, но ничего другого в голову не пришло. Ничуть не смутившись, миссис Айрес покачала головой:
— Нет-нет, дело не в том, я уверена. Не знаю, что произошло. Сначала он просил побыть с ним и схватил мою руку, точно маленький. А потом вдруг передумал и велел мне уйти. Чуть ли не вытолкал из комнаты. Я сказала Бетти, чтобы дала ему аспирин. В таком виде он не мог появиться перед гостями. Пришлось выдумать оправдание. Что еще мне оставалось?
— Надо было позвать меня.
— Я хотела, но он бы не позволил. Естественно, я думала о том, как это будет выглядеть. И еще боялась, что он появится в зале и устроит сцену. Сейчас я почти жалею, что он не пришел. Тогда бы бедная девочка…
Голос ее осекся. Повисло тягостное молчание, и я вновь вспомнил вчерашний вечер: лязг собачьих зубов, вскрик и булькающий вой. В то время с Родом творилось что-то неладное, и он не нашел в себе сил выйти из комнаты, хотя наверняка слышал поднявшуюся суматоху, когда я нес девочку в кухню, чтобы зашить ее щеку. Думать об этом было тяжело.
Я взялся за подлокотник:
— Может, я с ним поговорю?
— Не надо! — подалась вперед миссис Айрес. — Вряд ли он захочет.
— Что в этом плохого?
— Вы же видели, нынче он сам не свой: весь дерганый, подавлен. И так весь день. Я буквально умолила его посидеть с нами. Каролина не знает, в каком состоянии он был вчера. Думает, у него разыгралась мигрень и он улегся в постель. Наверное, ему стыдно. Я… ох, доктор, я все время вспоминаю, каким он вернулся из госпиталя!
Она опустила голову и вновь принялась вертеть кольца.
— Мы с вами об этом не говорили… — сказала она, пряча глаза. — Его тогдашний врач назвал это депрессией. Но мне казалось, дело не только в ней. Он то впадал в ярость, то куксился. Сквернословил. Я его просто не узнавала. И это мой сын! Так продолжалось очень долго. Я никого не приглашала в дом. Стыдилась его!
Пожалуй, ничего нового я не узнал. Летом Дэвид Грэм обмолвился о прежних «неладах с психикой», да и нынешнее поведение Родерика — работа на износ, внезапные приступы раздражительности — говорило о том, что проблема до конца не решена.
— Мне жаль Рода, — сказал я. — И жалко вас с Каролиной. Знаете, я много работал с ранеными…
Миссис Айрес меня перебила:
— Понимаю, ему еще повезло.
— Я не о том. Выздоровление странная штука, у каждого оно идет по-своему. Ничего удивительного, что Родерик злится на свое увечье.