Михаил Деза
Родился в 1939 г. в Москве. Профессор математики. С 1972 г. живет во Франции.
Я знаю Хвоста более сорока лет. Из всех светлых людей моей далекой московской юности только он и Алик Гинзбург оказались, с восьмидесятых, в Paris (то есть Париж, Нью-Йорк, и все это Там) во второй и последней жизни.
Виделись мы, конечно, нечасто, но был я свидетелем его пути.
Сейчас, в мои 67 лет, пора привыкать к значимым смертям, то есть к тем, когда невозвратимой частью умираешь сам. Но Смерть Алеши Хвостенко оказалась такой вырвавшейся болью, такой немыслимой, как смерть детей…
1959. Мы с Аликом Гинзбургом приехали в Питер, с вечернего Московского вокзала прямо в зоопарк, где Алеша служит сторожем-кормильцем при тиграх. Хвост жарит тигриное (в смысле, их корм) мясо, и мы вместе с его Дуськой-манекенщицей едим это и пьем водку, русское счастье. Все невероятно вкусно, все, особенно сам Хвост, абсолютно красиво. Ревут огорченные близкие тигры. А было нам 19 лет…
После были стихи и черная ленинградская богема, и Хвост был уже художник-скульптор: тогда он лепил краской прямо из тюбиков на небольших холстах. Кстати, о нравах той богемы: позже, на литературной вечеринке, та же красавица-Дуська, от ревности, ударила Хвоста “пером”, и Хвост, обливаясь кровью, велел присутствующим, ну ни в коем случае, не говорить ментам.
Конечно, люди не меняются. Но поставить так высоко сначала – божьей милостью универсальный артист Возрождения, в вечном празднике – и удержать до конца эту вечную юность: Хвост был таким единственным среди виденных мною людей.
Второй flash-back, 1960(?). Я обещал Алиске Тилле, верной сестричке, показать самых красивых людей: Алешу Хвостенко в Питере, Томаса Венцлова в Вильнюсе и Юлика Златкиса в Одессе. Но Хвост приехал в Москву сам, и вскоре они увиделись… Хвост переехал к ней в Москву. С их любви, красоты, юности рождается Анюта, сейчас прекрасный музыкант и мать двух детей. Пусть побегут ниточки его потомства в эту чудную бесконечность будущего, без нас.
В семидесятых мы часто играли в шахматы в их квартире, где Хвост, артист-артист, но порой бивал меня, математика, одной волей.
Помню на одном «балу» у него в струящемся празднике (стихи, дружба, любовь и много наркоты) покойный Ваня Тимашев давит на меня, чтобы я взял траву. Я отбиваюсь: «Не хочу вводить в себя химию», а Ваня нависает: «А что, картошка не химия?» Появляется Хвост и высокой своей властью освобождает меня: «Оставь его, он (с нами) по мнению».
А также я всегда завидовал, как любили Хвоста женщины и, главное, что потом говорили о нем только с улыбкой и сладкой памятью. Любили его без памяти и друзья: соратники по творчеству, как его главный соавтор Анри Волохонский, и защитники по жизни, как Афоня, русская муза Парижа.
Сумел Хвост не измениться под кислотами Запада: безденежье, бездружье. Не описывая всех скитаний его души, свидетельствую: бил из него, всегда, источник вечной юности в той алхимии, где не отличишь искусство от любви и, вообще, искусство от жизни.
Париж, 2005
Лариса Волохонская-Певеар
Родилась в Ленинграде. В 1973 г. эмигрировала в Израиль. С 1988 – во Франции. Переводчик. Живет в Париже.
Вначале были песни. А также стихи, пьесы, живопись… Но я напишу о песнях.
Мы познакомились в 1961 году.
Анри – мой старший брат Анри Волохонский, – наверное, на год раньше. Я все слышала от него: Алеша Хвостенко, Алеша Хвостенко… Он жил тогда в Ленинграде, на Греческом проспекте, в коммунальной квартире.
На фоне мнимой серой свободы хрущевской оттепели, среди тупого занудства брежневского застоя он ходил свободно, беззаботно, красиво и легко, окруженный аурой неподражаемого шарма. Невозможно было представить его ходящим в университет или, того подавней, на работу. Цитирую его любимую максиму, услышанную уже во Франции, где бюрократия неоднократно отравляла ему жизнь: «Жизнь была бы раем, если бы не нужно было иметь дело с административными структурами». Однажды, давным-давно, я пожаловалась ему, что в университете перенесли какой-то экзамен, к которому я долго готовилась. «Никогда не поздно, – сказал он, – сделать то, чего можно вообще не делать». Эту мудрость я навсегда запомнила. Как и другую его поговорку: «Никогда не торопись – ты уже здесь».
Он писал стихи, рисовал, мастерил, пел. У него был несравненный дар вкуса и чувства меры во всем. Он никогда не корчил из себя этакого «поэта», «художника» или «барда» – он просто был всем этим непринужденно, неподдельно, ненавязчиво. И творил он, как жил, как дышал, как пел, – легко. Это было особенное трудноописуемое качество: аристократическая беспечность, бесстрашие, доброжелательность ко всем и полное равенство самому себе, то, что называют «отсутствием комплексов». Была эта доброжелательность равнодушием, как склонны считать некоторые, или нет, не имеет значения – важно, что он никогда не опускался до сплетен или злословия, ни до каких бы то ни было расчетов или же выяснений отношений. И никогда не выставлял напоказ свои знания, только иногда, вдруг, какая-то случайная реплика выдавала его огромную эрудицию. А был он автодидактом.
Он был всегда при гитаре. Его не нужно было просить. Он брал гитару и пел. В начале 60-х годов он пел песни, возникшие в кругу его отца Льва Васильевича Хвостенко, преподавателя английского языка и переводчика, дружившего с литераторами и переводчиками, среди которых были М. Цыферов, В. Адмони и другие. Часть песен были переводы или переложения с английского: «Фрэнки и Джонни», ковбойская песня «Я тронулся в путь,// Как зардел небосклон», еще была песня со словами «Снова трубит в свой рог война,// Снова вокруг она одна…», сочиненная на музыку военного марша из кинофильма «Мост через реку Квай» кем-то из отцовских друзей. Была военная песня, не помню, какого происхождения: «Все мы наголо обриты// Защищать страну идем…». Я очень любила и до сих пор люблю переведенную отцом Алеши шотландскую балладу «Поют цыгане у ворот,// У леди все в слезах лицо…». На эту же музыку в другой аранжировке была положена песня «Льет дождем июнь» (1959 год) – возможно, первая Алешина песня, написанная в соавторстве с Борисом Дышленко.
Что еще? Пел забытую песню Окуджавы «Однажды Тирли-Тирли, Тирли-Тирли// Подрался с Дугу-Дугу, Дугу-Дугу…». Пел сочиненную им самим песню «Не трогайте Алешеньку// Ведь он не виноват//Он весь такой хорошенький// От головы до пят…». Первые песни были написаны совместно: «Льет дождем июнь» и «Все люди как люди, а мы как черт-те что» – с Дышленко, «Городская» (Ах, целый день мы гуляли…) и «Блюз» (Что нам день, что нам ночь…) – с Лёней Ентиным в 1961 году. Вместе с Лёней они распевали романсы, блатные песни и шлягер курильщиков «Анашу», к которой они с Анри присочинили несколько куплетов.
Соавторство с Анри началось в 1963 году. Музыка чаще всего бралась уже существующая, и Алеша ее перерабатывал, компилировал, приспосабливал, изменяя иногда до неузнаваемости. В ход шло все: американские песни, еврейские (и древнееврейские!), французские, ирландские, русские песни, не только русские, но и советские, любые жанры: джаз, романсы, народные песни, даже наша «Березонька», даже индонезийская народная песня «Бурункака». И даже Иоганн-Себастьян Бах не миновал общей участи. Ни Жорж Брассанс, ни Гарри Белафонте…
«Нужно обратить внимание, что песни первых стиляг сочинялись на знакомую <…> мелодию. В скором времени этим приемом стал широко пользоваться Алексей Хвостенко, а следом и автор этих строк».
Так пишет Анри в «Воспоминаниях о давно позабытом». К некоторым песням Алеша писал свою собственную музыку. Большого значения то или иное авторство не имело: в его исполнении все полностью усваивалось как принадлежащее ему как будто он на свет явился с этой гитарой и этими песнями.