Кантор будет всю ночь бренчать на гитаре и петь солдатам народные песни.
Ласточка, милая ласточка, Я перья тебе ощиплю...
Знать бы, кто кому ощиплет перья? Флоримон сменит брата на заре и, если солдаты наконец угомонятся и лягут спать, последует их примеру, но будет держаться начеку. Таковы были распоряжения графа де Пейрака.
Октав Малапрад возьмет на себя офицеров. Когда же они отойдут ко сну, на смену ему явится Жан Ле Куеннек и будет зорко следить за ними, даже спящими.
Всю ночь Перро и Мопертюи с сыном будут переходить из вигвама в вигвам, сидеть среди алгонкинов, гуронов и абенаков, вести беседу с их вождями, курить и вспоминать старое доброе время. Ведь это все их верные друзья... Только куда спокойнее ни на минуту не выпускать их из поля зрения.
Наконец граф де Пейрак мог отправиться к Анжелике, и тут-то его и пронзила мысль: а что если он не найдет ее дома!
Столько долгих дней, столько лет прожил он без нее, столько лет, словно ноющая рана, разлука с ней терзала его грудь. Теперь, когда они наконец встретились, ему порой начинало казаться, что все это происходит во сне. На самом деле ее по-прежнему нет. Она снова исчезла. Снова превратилась в тень, в воспоминание, горькое, мучительное воспоминание тех дней, когда он представлял ее в объятиях других или считал погибшей.
Он со страхом увидел, что в первой комнате никого нет. Но тут же заметил, что дверь в комнату Анжелики закрыта неплотно, оттуда струится слабый свет и слышно, как потрескивают в очаге дрова. Он рванулся к двери и толкнул ее. Анжелика была там. Она стояла на коленях перед очагом, ее волосы рассыпались по плечам, и она смотрела на него своими удивительными зелеными глазами.
Тогда он тихо прикрыл дверь и повернул в замке большой, грубо выкованный ключ. Потом медленно подошел к очагу и прислонился к нему.
"Ничто не может нас разлучить, - одновременно подумали они, - пока при одном взгляде друг на друга нас охватывает неистовое желание любви".
В голове Анжелики пронеслось, что за одну только радость чувствовать его здесь, рядом, живым, сильным, твердо стоящим на ногах она отдала бы все на свете.
И де Пейрак знал, что за право заключить ее в свои объятия, прижаться губами к ее губам, ласкать ее полное, гибкое тело он простил бы ей все.
Она смотрела на него снизу и видела, что глаза его улыбаются.
- Мне кажется, что от выпитого сегодня вечером вина у меня помутился рассудок, - сказала она тихо, с искренним смущением. - Простите мне все, что я наговорила вам сгоряча. Вы не убили Волли?
- Нет... Поверьте, я не хотел причинить вам столько волнений. Хотя по-прежнему считаю, что это животное очень опасно, и не могу заставить себя забыть, какому риску вы из-за нее подвергались. Но я признаю, что совершил грубейшую оплошность, приняв это решение, не посоветовавшись с вами. Подобная ошибка недостойна человека, который в Отеле Веселой Науки наставлял когда-то в искусстве любви и галантного обхождения с женщиной. Простите и вы меня... За эти годы я отвык относиться к женщине с тем почтением, какое сам я проповедовал во времена Тулузы. Средиземное море - плохая школа в этом смысле. Когда имеешь дело только с покорными и глупыми одалисками, перестаешь видеть в женщине мыслящее существо. Одалиска всего лишь игрушка, предмет удовольствия, и волей-неволей к ней относишься с легким презрением... Скажите, куда вы так стремительно бросились от меня?
- Наверх... На холм... Я нашла там ручей, у которого растет дикая мята.
- Будьте осторожны... Это крайне неосмотрительно - так далеко уходить от форта.